Изрядно поотстав от богатых обозов, плелись по колдобистым колеям на двух телегах скоморохи-гудошники. Люд оборванный, но шумливый. На первую телегу к ним подсадили Неладу, а Нечай со второй пошел, рядом с рыжебородым щуплым мужиком.

Не так важен казался скоморох, как его толстопятый спутник, – на длинной гремучей цепи за телегой вперевалочку брел исхудавший медведь с разорванным левым ухом. Сонно бурчал-жаловался на свое унылое житье, на железное кольцо, продетое в губу да на острый кол строгого хозяина.

Слушал Нечай звериные обиды, а потом обратился к Рыжему.

– Худо кормишь Мишку, едва на лапах держится. Стар и хвор, отпустил бы в лес помирать, все равно он уже не работник.

– А тебе какая печаль до моего кормильца? – посмеивался Рыжебородый. – Мы с ним каждую зиму лихо устраиваемся в Городце, потешаем народ на праздниках. Ежели суждено протянуть когти, так пусть наперво хозяину харч заслужит. А на миру и смерть красна. Верно ли говорю, Безухая Шкура?

Медведь рыкнул обиженно, морду в сторону отворотил, засопел, втягивая вольный дух леса, а Нечай различил слова:

– Может, я и безухий, а все ж не глухой… А роща-то как мани-и-ит, укрыться бы мхами прелыми да палой листвой, сбежать от чужого веселья, схорониться под буреломом в овражине, навеки уснуть.

И такая человеческая тоска послышалась Нечаю в медвежьем рокоте, что у самого в горле ком собрался, ни глотнуть, ни вздохнуть, как следует. Хоть и обученный всяким проказам зверь, а тяжко ему под старость в цепях шутом служить на площадях.

– Была не была! – решился Нечай, бросил об колено шапку. – А продай мне свою животину, все одно ему скоро подыхать…

– А купи, коли жалость берет, – пошлепав губами, равнодушно вымолвил Рыжий. – Дорого не возьму, две денежки серебра вынь да положь.

– Многовато будет, нынче я казной не богат, – грустно усмехнулся Нечай, виновато поглядывая на понурившегося медведя. «Неужто речь мою разобрал?»

Заслышав торг, и Нелада соскочила с телеги, сразу к Рыжему сунулась, застрекотала, как сорока.

– Ты, дяденька, нос-то не задирай, впереди лужа, как бы не упасть. Я вот смотрю, телом ты слаб, глаза у тебя желтые, не болит ли под правым ребром? Рыбкой малосольной часто ли балуешься? А то ведь с червем в животе скотинку свою ненадолго переживешь. Сбавь цену, я тебе травку целебную подскажу, нутро очистишь, веселей будешь ходить.

Совсем спал с лица задиристый скоморох, обвисла рыжая бороденка клочьями, подбородок затрясся – не то от страха, не то в лютом гневе. Нечай даже подосадовал на ведунью, сейчас прогонят ее с воза, придется пешком топать или другим обозникам кланяться. И чего лезла в мужской разговор, сам бы управился. Много о себе девка мнит!

Но после вмешательства ее дело скорее сладилось. Советов знахарских Рыжий слушать не стал, а медведя согласился отдать за сапоги, которые Нечай в память о названном отце взял из дома. Рыжему-то они как раз впору пришлись. Скоморох будто нехотя отцепил ржавую цепь от телеги и вручил конец Нечаю. Только тогда довольно осклабился, делая вид, что пускает слезу.

– Владей моим добром, молодец! От сердца отрываю, как брата родного любил… Прощай, Безухий, худого не помни.

Нечай молча повел медведя в лес, на ходу открывая суму, надо было достать долото и нож, вынуть кольцо из губы зверя. На прежнего своего хозяина тот даже не оглянулся. Нелада осталась ждать у обочины, натянула на самые глаза башлык, куталась от студеного ветра. И чего ей на телеге в соломе не сиделось? Чудная.

Только железо сняли, Мишка сразу в свободу поверил, облезлыми лапами седую морду потер, слизнул с драной губы кровь и, благодарно склонив голову, проворчал еле внятно:

– Нечем мне тебя отдарить за спасенье, так попробую верный путь подсказать. На задах Городца у самой реки стоит Телячий заулок. Там живет усмарь Шатун – хмурый вдовец, к нему просись на работу, он сладит тебе годные сапоги, а лебедушке твоей мягкие рукавички на белы рученьки.

– Благодарствую, – растерянно прошептал Нечай, поправляя на себе заветный змеиный пояс, редко кто из лесной живности в степенные разговоры с человеком пускался.

Разве что мыши из подпола верещали, чтобы не звал в дом кота, обещали зерно не портить сверх меры, да Пушок напоследок поплакался на свое несчастье, ругал-костерил глупых баб, которые его на пороге зажали и лишили мужеской чести безо всякого основания. Или сом, который в прошлое лето из водяной ямы лезть не хотел, как его Нечай не упрашивал…

Ушел медведь в лес, остался на суку висеть клок бурых волос, скоро снесет его ветер наземь, засыплет красной листвой, следа не оставит.

«Вот и я отцово наследство раздал, так, глядишь, из памяти и селище родное сотрется, матушкины песни забудутся… Свой бы дом поставить на взгорке у реки, завести хозяйство, найти по душе милую… А чем еще жить? Чем другие люди живут? Отец плотничеством да пахотой, матушка любила огород, Ставр развел полон двор скотины, Спиря – охотник и рыболов. Надо бы теперь к городским приглядеться».