На улице плюс двадцать два. Ей немногим больше.

Раньше Мила нигде, кроме областного центра, где трамваев не было, а автобусы ходили не каждый день, не бывала, принимая факт существования целого ещё Воронежа, маньчжурских сопок и островов Сейшельского архипелага скорее на веру, чем как результат географических изысканий человечества, но в путь тронулась отчаянно смело, привычно сочетая размышления эконом-класса с отъявленной широтой помыслов. В России, так уж договорились, всё шире: и тротуары, и узкие помыслы, и гармонь, и загадочная (щедрая) русская душа, и колея.

Оказавшись в Москве, захотела стать артисткой, а стала беременной, из-за чего творческое начало в ней присмирело и велело устроиться на работу. Как всем.

Последовательно служа на Пироговке, по первости путала Стромынку с Ордынкой, раритет с паритетом, а ресторацию с реставрацией, не ведая о превратностях одностороннего движения и насыщенности рынка неформальных женских услуг по франчайзингу. С мужчинами держалась предупредительно, внимательно выговаривая разные беспочвенные слова и совершая славянскими богобоязненными глазами витиеватые эскапады, словно желая взять интервью. Любые проявления вежливости принимала за флирт, предвкушая последующие далеко ведущие встречи при скудном искусственном освещении на землях ухоженного высокозабористого частного сектора.

Бессонные дни коротала в солидной конторе, где пребывала среди бухучёта и раскраски «Тетради наблюдения за природой» шефского дитяти, исповедуя хорошо прочувствованные принципы беспринципности и увлекаясь новеллами из сферы налогообложения. Занятия ей не нравились, дни походили один на другой как воробьи, но она, от природной тяги к положительному труду, чуяла скорым умом своим, что возле толстых мужчин, обтянутых служебными костюмами торжественных марок, её потёртая веками идея совместить бескорыстную любовь и корыстные деньги имеет потенциал. И потенциал состоялся, несмотря на существенную разность потенциалов.

После первого же полуденного саммита на дежурно-скользком канапе с весёлым орденоносным кадровиком в клетчатых носочках, преисполненного отцовских чувств и фамилией похожей на название японского двухкассетника, её полунежное бедовое сердце впало в предварительную (стартовую) радость, набухая от счастья. Опытной буйволицей громыхнула амальгама чувств, Мила сделалась нарядной и сразу привыкла, не увлекаясь умственными причинно-следственными связями, отравляющими жизнь. Кофточки с Черкизона, снабжённые аппликацией в форме кустистых бровей, сползших на грудь, перешли в арьергард. Следуя инфантильному инстинкту тщеславия, она построила лёгкое демисезонное пальто, купила книжку из мелкой жизни и кинулась использовать в носке обманные лифчики с двойным пуш-ап, сопровождаемые центростремительным прохладным декольте и честными девичьими трусами без намёка на леопардность, но с намёком на дизайн. Заманчивый аутфит в искусном обрамлении лица, будто слушающего Шопена на икс-летии Октября в компании потомственных собаководов рысистых пород. Город был покорён. Мила научилась делать влажные глаза, презирать приезжих и скандалить в поликлиниках, страдая вспышками вульгаризма. Коренная москвичка в первом поколении, пустившая громоздкое воображение в галоп. Коуч среди неучей. Неуч среди коучей. Жизнь опередила мечту. Хотя и не скажешь, что чересчур. Из-за неуёмной тяги к успеху образовался серьёзный риск стать счастливой.

Наиглавнейший столоначальник, страдающий преждевременным волеизвержением и выпадами в сторону финансового капитала, – «десятка» на картоне её жизненной мишени – дорогой товарищ Эдгар Порнокопытенко – был мужчиной крайне обеспеченным, не успевшим вскочить на уходящую ступеньку пенсионного эскалатора; специалистом по оригами, командном кручении халахупа и чемпионом цокольного этажа по шашкам в тяжёлом весе. Интеллектуально несовершеннолетен, морально уклончив, в услуженьи стремителен, при выборе направления поступков суетлив, эстетически не амбициозен, в порочащих связях со здравым смыслом не замечен. Тайный последователь секты вертолётных романистов-кладовщиков. Заслуженный рыболов Марианской впадины. Председатель Совета колхозов Арнаутского национального округа.

Выглядел так, что в розыск особо не объявишь – ничего выдающегося, как надпись на заборе общенационального образца: вакуумные ботинки, засмотренные очки, отражающие дряблость мысли, и ходит, будто пасётся после болезни. С провинциальной неспешностью, похожий на рекламу сульсенового мыла. Необыкновенно обыкновенный. Как измятый трактором подстаканник. Целлулоидный герой рисованных вестернов. Из тех, что нравятся начальству, развлекая взгляд. Неважное зрелище. Как мокрый плащ на дверном косяке. Как мигающие нули на электронном табло. Как изжёванная спичка, торчащая изо рта.

Когда-то он хотел боксом в люди выбиться, провёл сто сорок боёв, но все неудачно. В соревнованиях ему уверенно удавалось занять лишь первый шкафчик, несмотря на повышенные абразивные свойства души и кожного покрытия. Обуянный романтикой гранатомётов и мечтая поучаствовать в мировом национально-освободительном движении, он окончил школу для умственно отсталых с золотой медалью. Гордые покорённой образовательной вершиной родители тут же определили его комсоргом в Институт зарубежных языков с целью впитать литературное вещество и обучиться социалистическому способу его производства.

Лоснясь от европейского самочувствия, он прочёл «Буратино» в подлиннике и сделался хорошим переводчиком. Правда, переводил мало, плохо и неточно, сбиваясь на родную ему речь человека резко континентального происхождения, в которой массивная пивная кружка именуется «бокалом», любая просторная комната, где нет пьяных, «залой», а «спать» и «отдыхать» – синонимы. Гламур на трёх вокзалах. Лингвист по лимиту. Волга впадает в Уральские горы. Ему, как царевне после поцелуя лягушки, всегда доверяли делать коллективные фото, чтобы не портить кадр.