«Антология Живой Литературы» (АЖЛ) – книжная серия издательства «Скифия», призванная популяризировать современную поэзию и прозу. В серии публикуются как известные, так и начинающие русскоязычные авторы со всего мира. Публикация происходит на конкурсной основе.
Антология Живой Литературы
Издательство приглашает авторов к участию в конкурсе на публикацию в серии АЖЛ. Заявки на конкурс принимаются по адресу электронной почты: skifiabook@mail.ru.
Подробности условий конкурса можно прочитать на сайте издательства: www.skifiabook.ru.
В оформлении обложки использована картина Ирины Муравьёвой-Пушник «Времени тонкая тень».
Все тексты печатаются в авторской редакции.
Предисловие
Будущее скрыто в тайне времени, в прошлом все уже случилось, настоящее приспосабливается к ломким изгибам судьбы – времени тонкая тень паутинкой скользит сквозь…
I. В тайне времени
Содержание цикла:
Юлия Рубинштейн
Алексей Береговой
Александр Журба
Какитсубата
Ирина Шейбак
Юлия Рубинштейн
г. Сосновый Бор, Ленинградская область
Образование: Ижевский механический институт (1987), специальность 0608 (ЭВМ), аспирантура ЛЭТЙ (1994), к. т. н. (1994). Работа: ЦНИИ «Электроприбор», Санкт-Петербург (филиал в Ленобласти), инженер.
Лауреат конкурсов «Мгинские мосты» (Ленобласть), «Наблюдатель» (г. Ломоносов, Ленобласть), «На круги своя» (Гомель), «Здравствуй, время!» (Москва, проект «Русское поле»), «Ймпериум человека» (Москва, Российское космическое общество), конкурса-сборника «Десантники из 2-1-го» (Волгоград). Рассказы публиковались в журналах: «Вторник», «Новая Литература», «МолОКО», газете «Тера-Пресс» (Сосновый Бор), в сборниках и альманахах. Один рассказ озвучен на Гомельском радио (Белоруссия). Повесть «Сто двадцать восьмой пикет» и роман «Йскривитель» вышли отдельными изданиями.
Ведет критическую страничку издательства «Перископ-Волга».
Из интервью с автором:
– В разговорах с близкими, друзьями, коллегами то и дело всплывает: «а что, если бы..?» Вот это и есть начало рассказа. Байки, более или менее абсурдной и фантастической. Которую слушают. Веселятся или ежатся, достраивают. Потом она записывается. Иногда разрастается в повесть. Случается, что дипломированные и сертифицированные филологи присваивают повести категорию «роман». В основе всего этого – надежда автора, что его любопытство передастся читателю.
Семья: муж, сын и дочь – первые читатели и верные болельщики.
Краб и Бетельгейзе
Петух был последний. Ощипанный, висел он вниз головой над очагом, над корчащимся хворостом, пожираемым змейками дымного пламени. Всего у Шептуна было двенадцать кур и вот этот петух. Двух он съел, одну пожертвовал монастырю, остальные висели в погребе.
Другой живности на дворе не было. Надо было что-то придумать. Хотя его и называли Шептуном, но не звали ни попользовать кого, ни судьбу предсказать, ни поворожить на потерянное. Просто мирились с тем, что он ходит к одному со всеми роднику, всегда в заплатанном халате, всегда с замотанной чем-то головой, всегда бормочет. Даже не знали, платит ли подати императору и в монастырь. Или сам монах, странник, а может, идолопоклонник. Нет, не странник. Торчит на одном месте, грядки и куры. И книги. А читает их, только когда нет солнца.
Шептун взял мышеловку, собрал с камней очага петушиный жир и густо намазал заскорузлым пальцем дощечку. Насторожил на ступеньках в погреб. На ночь остался в сенях – чутко дремал у наружной двери. Пробили полночь в монастыре. Холод пробирался сквозь отрепья – ночи после равноденствия еще очень прохладны. Вот – глухой щелчок и писк.
Почти летя над землей, в несколько скачков пересек двор. Ладонь сама находит ею же и отполированную рукоятку ножа, отжимается скоба мышеловки – и мышь в руках, еще трепещет. Назад, в сени, в дверь, вот и горшок. Точный взмах ножа – отлетела серенькая головка, упали капли крови на росток. Еще день сосчитан звездами. Росток прибывает на глазах, день ото дня – значит, все идет по предначертанному.
Мышеловка выручила и в следующую ночь, и еще одну. На четвертую ночь мышь не пришла. Тринадцать кур, три мыши – шестнадцать дней, половина указанного срока. Не сворачивай назад с полпути – не вернешься.
Шептун сидел на пороге и думал, думал. Из оцепенения его вывел собачий брех. Удача! За глинобитную ограду полетела тушка мыши. Раздались ворчание и хруст мелких косточек на зубах. Распах калитки – и тень на замахе пала коршуном вниз. Хлопнула дверь, и там, за ней, в полумраке, отлетела под ударом лохматая голова. Росток получил свое.
Еще раз выручил Шептуна такой же отверженный людьми призрак мести. А потом у родника, ниже того места, где брали воду люди, там, где только дикие птицы садились напиться, – там, валяясь на земле, в сору и помете, ловил он их силком из собранного вдоль дороги конского волоса. Пять раз попадались в силок птицы, пять раз отведал росток их крови. Пришлось вынести горшок наружу, на зады хижины-завалюхи, – треснул. То, что в нем росло, превосходило уже рост человека, возвышалось и над глиняным забором. Днем освещалось солнцем, вопреки указанному. Но тянулось и тянулось вверх, в мощи сплетающихся кожистых побегов, буро-красно-зеленых листьев, могучей сизой щетины по краям их. Крючковатые колючки торчали из щетины. Стоило подойти – сумрачно лопотали стебли и листья, гнулись, ища подошедшего, будто в его сторону дул ветер, колючки удлинялись, точно вынюхивая. Корни доломали горшок и шли в сухую землю, буравя и рассаживая ее. Трещины бежали под забор.