– Знаешь, давай слезем, добежим быстрее,- предложила Ольга,- а то гляди и здесь закроется.

Но гастроном уже был закрыт.

– Кроме ресторана, нигде теперь не достать,- сказал Алексей.

Ближайший ресторан был за углом - шикарный, недавно открывшийся "Северный".

Швейцар нехотя приотворил дверь.

– Нам в буфет. Папирос купить - и назад,- сказал Алексей.

– Не положено. Раздевайтесь. За столиком что хотите заказывайте, хоть папиросы, хоть коньяк.

– Может, зайдем? Перекусим,- предложила Ольга.

Пришлось сдать пальто в гардероб.

– Не страшно?
– шепнула Оля, поправляя у зеркала воротничок своего простенького ситцевого платья.

– Нормально,- сказал Алексей,- не одежда красит...

И верно, вспомнил теперь Алексей, на Ольге все всегда было хорошо.

За столиком, куда их усадил подлетевший официант, уже сидели двое. Один - пожилой, в шикарном костюме с бабочкой. Второй помоложе, тоже отлично одетый. Алексей в своей вельветовой малагамбе, сшитой еще на первом курсе, почувствовал себя неуютно.

Денег у них было пятьдесят рублей старыми - остатки Ольгиной стипендии. Пока Оля с независимым видом изучала меню, Алексей искоса наблюдал за соседями по столику. Пожилой ему сразу же не понравился. Как только они сели за столик, этот тип уставился на Ольгу и вот уже пять минут не спускает с нее тяжелого взгляда. Молодой время от времени отлучается на минуту и, возвратившись, услужливо наливает старшему полный фужер из графина.

В графине явно не вино и тем более не вода. Но хотя выпит залпом третий фужер, ни лицо, ни взгляд, уставленный на Ольгу, не меняются.

Наконец официант приносит какой-то гуляш и пустяковый графинчик вина Ольга рассчитала тютелька в тютельку.

И тут Валаамова ослица заговорила - не сводя с Ольги по-прежнему ничего не выражающего взгляда, он спрашивает ее: - Вы не снимаетесь в кино?

– Не снимается,- ответил Алексей.

Не обратив ни малейшего внимания на Алексея, тот снова повторил: - Вы не снимаетесь в кино?

– А что?
– заинтересованно откликнулась Ольга.

– Вы могли бы сниматься в кино,- тяжело сказал тот.

И завертелся легкий разговор, который при случае умела поддержать Ольга.

– Вы не хотели бы сыграть Золушку?
– последовал новый вопрос.

У Алексея потемнело в глазах - издевается, гад!

– Ничего она не хотела бы играть, слышите вы!

Но тот и ухом не повел, даже не покосился в его сторону.

Алексей почувствовал, что он просто не существует в глазах этого типа. Кто он был - поднабравшийся мэтр или один из всплывших в те годы барыг, ставших вскорости героями громких валютных процессов? Черт его знает. В глазах его уже сквозил явный интерес, когда он медленно оглядывал Ольгу. А она вела себя как ни в чем не бывало.

Да, она умела и любила нравиться.

Уже дома, после такси, в котором Алексей долго и глупо молчал, Ольга, сбросив пальто и походив по комнате, вдруг подошла и, взяв теплыми руками его лицо, сказала: - Не сердись...

И все стало, как было...

За шкафом что-то зашуршало и спустя несколько секунд Ольга приказала: - Ну, теперь смотри!

Она стояла перед ним в новом легком платье, которого Алексей еще не видел. Легкая пушистая корона волос, вздрагивающие от неудержимого желания расхохотаться губы, огромные радостные глаза - все это было так чудесно, что у Алексея мелькнуло странное предчувствие.

Тогда он не понял, что это. Но сейчас ему было ясно то ощущение, в котором не смог дать себе отчета он - девятнадцатилетний: "Такая не про меня"... Но теперь он вдобавок знал, что это ощущение было неверным. Она была для него. Куда непонятнее было другое: для нее он был тем же, что и она для него...

А потом, держась за поручень, он стоял у вагона. И цифры на световом табло прыгали, как сумасшедшие. Времени оставалось все меньше. И она пришла. Она стояла, тоненькая и большеглазая, и молчала. А Алексей боялся и одновременно хотел, чтобы выплеснулось то, что дрожало в этих огромных темных глазах. Может, все повернулось бы вспять. Теперь Алексей знал, что ничто не могло повернуть назад. И теперь он понимал: она уже тогда знала, что это навсегда.

Спустя годы это вернулось стихотворением - первым и единственным:

Выходят тихие олени на осторожный водопой,

Всю ночь на раненых коленях я вновь стою перед тобой.

Я снюсь себе - высокий, сильный,

Удачам не ведущий счет...

Но вновь царевна сходит в Ильмень,

и наступает мой черед

уйти из сна в суровый полдень,

где солнца нет - оно вовне,

сверкает, как огромный орден

на неба вогнутой спине...

Она осталась на перроне, тоненькая и двадцатилетняя...