Но я также хотел убедиться, что пространство между водой и крышей остается постоянным, и расширяется ли туннель или сужается. Вскоре я придумал план определения этих моментов. Вырезав несколько стапелей, я закрепил их вертикально, как мачты, на моем маленьком плоту, и нарезал их разной длины: самый длинный почти пять футов в длину, самый короткий – едва ли фут в длину. Затем, по ходу дела, я слегка связал тонкие палки разной длины и снова позволил моему экспериментальному плоту проплыть в проход, зная, что, когда я снова вытащу его, состояние палок будет довольно точным показанием условий прохода. И, к моей радости, когда плот был вытащен обратно, я обнаружил, что сломана только одна из вертикальных палок, и то самая длинная, в то время как ни одна из горизонтальных палок не была повреждена или отсутствовала. Убедившись, что крыша пещеры находится по крайней мере в четырех футах над водой на протяжении полных двухсот футов от входа и что она никак не меньше десяти футов в ширину, я решил лично осмотреть это место. Для этого потребовалось бы построить плот, достаточно большой, чтобы я мог плыть, и несколько дней ушло на эту работу и на сбор огромного количества лиан для веревки, поскольку я намеревался проникнуть далеко за пределы двухсот футов в своих исследованиях.

К счастью, в долине было много легких бальсовых или трубчатых деревьев, и построить плот было сравнительно легко. Но для людей-обезьян это отдавало магией и колдовством. И когда они увидели, как это грубое изделие покачивается на воде, и увидели, как их король ступил на борт и поплыл вниз по течению, они пришли в полный ужас, били себя в грудь и причитали, очевидно, думая, что их белый монарх собирается покинуть их навсегда.

С большим трудом я успокоил их и, вытащив плот на сушу, сошел на берег. Но еще труднее было заставить их разрешить мне снова подняться на плот, и я знал, что у меня будут еще более связаны руки, если я попытаюсь войти в туннель. В этом случае они, несомненно, почувствовали бы, что я их покидаю, и, несмотря на мое нетерпение, я знал, что мне придется отложить свои расследования до тех пор, пока они не привыкнут видеть, как я плыву по реке. Таким образом, в течение следующего дня или двух я совершал ежедневные поездки вниз по течению на своем плоту, с каждым днем приближаясь все ближе и ближе к своей цели, и когда новизна прошла, а дикари узнали по опыту, что я всегда снова выхожу на берег, они начали смотреть на мое необъяснимое занятие как на обычное дело, чего и следовало ожидать. Но как я ни старался, я не мог заставить ни одного из них, даже самого Мумбу, ступить на борт плота. Именно во время одного из таких коротких путешествий я сделал еще одно открытие, которое, не будь я пленником, наполнило бы меня или любого другого человека волнением и восторгом. Плот сел на песчаную отмель, и, чтобы освободить его, мне пришлось сдвинуть несколько булыжников хорошего размера. Делая это, я уловил безошибочный желтый отблеск среди мелкого черного песка в углублении, оставленном камнем. Забыв обо всем, забыв о своем состоянии, о своем окружении, даже о планах побега, я упала на колени и лихорадочно, с быстро бьющимся сердцем, копала гравий. В следующее мгновение, почти затаив дыхание, я застыл над огромным золотым самородком, весившим целых десять фунтов. Быстро, с помощью мачете и рук, я разгребал песок, останавливаясь каждые несколько мгновений, чтобы вытащить грубый желтый комочек, пока мое первое возбуждение не прошло и здравый смысл не вернулся. Я выпрямился и разразился безумным смехом. Я все еще был пленником долины людей-обезьян, и все золото в мире не имело для меня ни малейшей ценности, пока я не был уверен, что смогу сбежать. Но, как и изумруды, золото, если я когда-нибудь покину это место, станет богатством, и я решил, что прежде чем предпринимать какие-либо попытки сбежать, я должен обзавестись хорошим запасом драгоценного металла.

Прошло два дня после этого случая и я решил предпринять давно откладываемое исследование подземного потока. Мне с огромным трудом удалось заставить людей-обезьян понять, чего я от них хочу. Фактически лишь Мумба, который благодаря постоянному общению со мной мог понять смысл моих слов быстрее, чем другие, и который, кстати, был намного умнее своих товарищей, был единственным, кто действительно понимал мои желания. Я не слишком доверял ему, и все же, в некотором смысле, моя жизнь зависела от того, выполнит ли он и его товарищи мои приказы. Я вполне осознавал тот факт, что шел на огромный риск, но мое решение было принято. Я бы проник в туннель до предела своих веревок, если только нечто не заставит меня сдаться раньше, и я надеялся, что на таком расстоянии смогу увидеть дальнейший выход в это место. Я уже приготовил факелы из смолы и, вооружившись несколькими из них, пришвартовал плот поближе ко входу в туннель и в последний раз повторил свои инструкции Мумбе. К плоту и к толстому столбу, вбитому в землю, была привязана прочная веревка, и целых пятьсот футов этой веревки лежали аккуратно свернутыми на берегу. Кроме того, я предусмотрел сигнальный шнур, и большая опасность для меня заключалась в том, что примитивные обезьяноподобные существа могли перепутать мои сигналы или впасть в панику и покинуть меня, как только я исчезну в туннеле. Однако я утешал себя мыслью, что в худшем случае я, вероятно, смогу вернуться к дневному свету, потому что течение реки теперь было очень слабым. Словами, жестами и демонстрацией я показал Мумбе свои сигналы. Один рывок за тонкую веревку и тяжелую веревку нужно было держать крепко, два рывка – травить веревку понемногу, в то время как три рывка означали вытянуть плот. Немного опасаясь того, что может меня ожидать, я зажег свой факел, ступил на плот, оттолкнул его от берега и приказал Мумбе приготовиться. В следующее мгновение я плыл в чернильной тьме, освещаемый только красноватым светом моего факела. Я неуклонно продвигался вперед, держа свой факел высоко, двигая им и вглядываясь в тени. Но я не нашел ничего, что могло бы помешать моему продвижению. Течение оставалось равномерным, крыша и стены практически не менялись по высоте или ширине, не было никаких выступающих скал или рифов, а туннель был почти таким же прямым, как если бы его пробурил человек. Наконец я достиг предела своих канатов, а впереди по-прежнему не было ни проблеска света. Насколько я знал, проход мог продолжаться на протяжении многих миль, но тот факт, что он был судоходным на таком значительном расстоянии, очень ободрил меня. Не найдя ничего интересного, я трижды дернул за сигнальный трос и вскоре почувствовал, что меня тащат туда, откуда я пришел.

Я никогда не видел более странного выражения на лицах человеческих существ, чем у людей-обезьян, когда я появился снова. Они демонстрировали страх, благоговение, удивление и печаль вместе взятые, и все это сменилось торжествующими, веселыми криками, когда они поняли, что я не исчез навсегда. Меня действительно глубоко тронуло, что мои подданные думают обо мне, и я испытал укол сожаления и почувствовал себя негодяем при мысли о том, чтобы покинуть их. Однако теперь мое решение было твердо принято. Я прокрадусь к этому месту до рассвета и, взяв свою жизнь в свои руки, попытаюсь пройти через туннель, как только смогу завершить необходимые приготовления. С находкой изумрудов и золота, а также с мыслями о цивилизации и ее удобствах, которые последуют за этим, более длительное заключение в долине стало невыносимым. Лучше смерть в подземном потоке, чем жизнь в долине среди обезьяноподобных людей.

Но мои приготовления не могли быть сделаны за один день. Во-первых, я решил, что плот плохо послужит моей цели. Это была громоздкая штука, плохо приспособленная для преодоления возможных порогов, слишком тяжелая для одного человека, чтобы справиться с быстрой водой или вырваться с рифа или мели, и, если бы мне удалось безопасно пройти через гору, его продвижение было бы очень медленным в любом течении, по которому я мог бы сплавиться. Я знал, что построить лодку было бы слишком сложной задачей, и даже выдолбить ее из древесного ствола была бы не по силам мне и моим работникам-людям-обезьянам. Но построить деревянную пирогу, такую, какую я часто использовал и часто помогал делать в лесах Гвианы и Бразилия, не было бы ни невозможным, ни очень сложным. Главная проблема заключалась в том, чтобы найти дерево с корой, которую можно было бы содрать со ствола одним большим цилиндрическим куском.

Но удача была ко мне благосклонна. Деревья, подходящие для строительства лодки, росли тут и там в краснолиственном лесу, и проверка показала, что их кора идеально соответствует моим требованиям. Работа была немедленно начата, и в назначенное время я приказал срубить большое дерево, и благодаря кропотливой работе и с помощью моего бесценного мачете мне удалось отрезать великолепный кусок прочной толстой коры. Остальное было сравнительно просто. Распорки из твердой древесины легко резались, и, надрезав и согнув концы коры вместе, а также закрепив их на месте полосками ротангоподобной лозы, распорки были втиснуты между планширями, и мое каноэ было готово. Много раз пара индейцев и я сооружали такую деревянную обшивку за несколько часов, но здесь, в долине, потребовалось много дней кропотливой работы. Каноэ, однако, имело полный успех. Оно плавно плыло по воде, было устойчиво и легко управлялось, и люди-обезьяны посчитали это еще одним чудом. Однако к настоящему времени они настолько привыкли к чудесам, что не обращали на них особого внимания, на самом деле, к тому времени они были настолько заняты своими собственными делами, что мне часто было трудно заставить их работать на меня. Я научил их многим искусствам и ремеслам, и они с большим энтузиазмом заинтересовались своими новыми достижениями. Я показал им, как прясть и ткать, используя для этих целей внутреннюю кору или кружевную кору дерева, которая была мягкой, жесткой и прочной, как шелк.

Они уже давно использовали материал для кусков скудных набедренных повязок, которые носили, но они никогда не знали, что его оказывается можно скручивать или прясть в нить, ткать в грубую ткань или делать гамаки. Люди-обезьяны привязались к последнему, как утки к воде, и повсюду удобные качающиеся кровати вытеснили груды сухих пальмовых листьев в апартаментах дикарей. Рыболовные крючки из кости и лески из коры также были введены в обиход и постоянно использовались, и я научил людей обрабатывать землю и выращивать овощи вместо того, чтобы добывать их тут и там. Я даже преуспел в скручивании или прядении дикого хлопка и ткачестве его вручную и потратил много часов, пытаясь изобрести и сконструировать какой-нибудь ткацкий станок, но это, однако, оказалось выше моих сил. Я добился гораздо большего успеха в изготовлении корзин, и как только люди-обезьяны усвоили принцип, они стали искусными изготовителями корзин. За корзинами последовала керамика, и каждый член племени был хорошо обеспечен глиняной посудой, корзиной и высококачественными и хорошо сделанными каменными инструментами, орудиями труда и оружием. Действительно, практически во всех древнейших искусствах и отраслях производства люди-обезьяны теперь были полностью равны обычным первобытным индейцам страны и быстро развивали свою собственную культуру, потому что все, что мне нужно было сделать, это подтолкнуть их к чему-либо, и они быстро прогрессировали, развивая и внедряя множество идей и инноваций.

Я рассказал все это так, как будто на это потребовалось мало времени, и я признаюсь, что время пролетело гораздо быстрее, чем я мог себе представить. Я был очень удивлен, когда пересчитал свои временные ряды до дня, когда мое каноэ было завершено, обнаружив, что я был с людьми-обезьянами больше года и что второй сезон дождей быстро приближался. Если я хочу сбежать через реку, я должен действовать быстро, потому что с первыми проливными дождями туннель станет непроходимым на месяцы. К счастью, мне нужно было совсем немного подготовиться. С тех пор как я решил предпринять попытку перехода, я собирал запасы провизии в виде сушеного мяса, клубней, кореньев и овощей, и теперь их у меня было достаточно, чтобы продержаться несколько недель. Мой гамак, связка сухих веток и листьев, кремень и трут, мачете, лук со стрелами и несколько факелов завершили мое снаряжение. Я был готов отправиться в путь в любой момент, но я был полон решимости получить больше золота из моей богатой россыпи, потому что, рассуждал я, если я доберусь до цивилизации, это будет очень кстати, если я потерплю неудачу, мне не будет хуже с золотом, чем без него. И именно эта решимость едва не стоила мне жизни.