В январе 1943 года на пресс-конференции в Касабланке Рузвельт объявил, что союзники будут требовать безоговорочной капитуляции стран «оси» [Villa 1976: 70] [14] . Само понятие «безоговорочная капитуляция» возникло отчасти благодаря полученному после Первой мировой войны опыту, когда было заключено перемирие и поражение Германии породило теорию заговора, получившую название «удар ножом в спину», отчасти из-за желания выкорчевать фашизм, нацизм и милитаризм, а отчасти для того, чтобы теснее сплотить участников антигитлеровской коалиции. Под безоговорочной капитуляцией Рузвельт понимал не только собственно военную капитуляцию, но и уничтожение философии, сделавшей возможными милитаризм и территориальную экспансию. Более того, победитель получал право диктовать свою волю побежденным до тех пор, пока «миролюбивые» нации не будут полностью убеждены, что поверженный противник не представляет более угрозы их мирному существованию. По словам Уинстона Черчилля, безоговорочная капитуляция означала, что победители получали полную свободу действий в отношении проигравших. Он также добавил, что на капитулировавшего противника не будет распространяться Атлантическая хартия [lokibe 1985, 1: 110–128].

Рузвельта не заботило, как именно принципы, заложенные в понятие «безоговорочная капитуляция», будут прописаны в конкретных документах: эта задача была поставлена перед Комитетом по послевоенной внешней политике при Государственном департаменте. С 1942 года три главных специалиста по Японии – Джозеф Баллантайн, Джордж Блейксли и Хью Бортон – активно работали над формированием послевоенной политики США в отношении Японии11. Вдохновленные идеалистическими положениями Атлантической хартии, но в то же время пребывавшие в растерянности из-за требования о безоговорочной капитуляции, озвученного Рузвельтом, эти специалисты по Японии пытались создать программу действий, которая позволила бы японцам вернуться после войны в международное сообщество в качестве мирной и передовой нации. Они сходились со сторонниками «жесткого мира» в том, что необходимо уничтожить военную мощь Японии и выкорчевать из нее семена милитаризма. Однако эта троица решительно возражала против концепции «жесткого мира», за которую ратовала администрация Белого дома. Сторонники «жесткого мира» настаивали на том, что японский милитаризм останется неистребим до тех пор, пока существует императорский дом. Поэтому они выступали за упразднение монархии, наказание Хирохито как военного преступника и установление в Японии республиканского строя. [15]

Баллантайн, Блейксли и Бортон были коренным образом не согласны с этими предложениями. Они утверждали, что нельзя безболезненно установить новый политический строй – даже такой, как демократия – в стране, чьи политические, культурные и религиозные традиции так сильно отличаются от американских. Зная японскую историю, они понимали, что возрождение милитаризма было в очень малой степени связано с императорским строем как таковым и что симбиотическая связь между императором и милитаризмом, о которой говорилось в принципах кокутай, имеет недавнее происхождение. Почитание императора было глубоко заложено в японцах на религиозном и эмоциональном уровне, и только горстка радикалов – по большей части коммунистов – выступала за упразднение монархии. Введение в Японии республиканского строя означало бы, что американская оккупация будет длиться очень долго, и даже тогда не было бы никаких гарантий, что после ухода американцев монархия не будет восстановлена.

Сторонники «мягкого мира» утверждали, что в интересах США будет превратить Японию в мирную и передовую страну. Для этого было жизненно важно сохранить монархию. Выразителем идей этой группы лиц был Джозеф Грю, ставший мишенью для яростных нападок со стороны либералов, которые прозвали его «соглашателем» и «апологетом Хирохито» [Heinrichs 1966: 364–369].

Хотя сам Рузвельт не очень глубоко вникал в эти вопросы, он явно был сторонником жестких мер в отношении Японии. Даже Халл критиковал позицию своих экспертов по Японии как слишком мягкую. Общественное мнение США было однозначно против Японии и Хирохито. В такой ситуации, когда все вокруг было пропитано антияпонскими настроениями, экспертам Госдепа пришлось несколько скорректировать свою позицию. На словах они выразили полную поддержку поставленной президентом задаче добиться безоговорочной капитуляции, однако при этом продолжали настаивать на том, что эта капитуляция ни в коем случае не должна повлечь за собой свержение в Японии монархического строя.

В октябре 1943 года в тихоокеанских взаимоотношениях между СССР и США произошел коренной перелом. Новым послом Соединенных Штатов в Советском Союзе стал Аверелл Гарриман, а главой американской миссии в Москве Объединенный комитет начальников штабов назначил генерал-майора Джона Р. Дина. На конференции министров иностранных дел, начавшейся в Москве 19 октября 1943 года, в первую очередь обсуждалось открытие второго фронта в Европе. Однако именно на этой встрече лидеры советского государства впервые обозначили свое намерение вступить в войну с Японией. Халл вспоминал, что Сталин «прямо и недвусмысленно» сказал ему, что, «когда союзники нанесут поражение Германии, Советский Союз присоединится к ним для победы над Японией». Однажды вечером после ужина участникам конференции был показан фильм о японской интервенции в Сибири. «Это была явная антияпонская пропаганда, – писал Дин, – и нам всем показалось, что таким образом советские лидеры косвенно дали понять о своем отношении к Японии». Когда Иден заметил, что, возможно, показ такого фильма был не вполне уместным действием со стороны государства, сохраняющего нейтралитет с Японией, Гарриман возразил, что поддерживает это решение, и провозгласил тост за тот день, когда американцы и русские «вместе будут бить япошек». Хотя Гарриман сказал Молотову, что поймет, если советский нарком иностранных дел не присоединится к этому тосту, Молотов ответил: «Почему бы нет? С удовольствием. Это время придет», – и опрокинул рюмку [16] .

На Московской конференции министров иностранных дел участники антигитлеровской коалиции приняли декларацию, в которой договорились продолжать сотрудничество. В пятом параграфе этой декларации было сказано, что союзники будут консультироваться друг с другом и, если понадобится, с другими членами Объединенных Наций, «имея в виду совместные действия в интересах сообщества наций… пока не будет установлена система всеобщей безопасности» [Harriman, Abel 1975: 237]. В июле и августе 1945 года это условие сыграло важнейшую роль в переговорах между СССР и США.

Обещание Сталина вступить в войну с Японией было напрямую связано с вопросом об открытии второго фронта в Европе. Советский Союз, которому в предыдущие два года пришлось противостоять 80 % немецкой военной мощи, принял на себя основной удар на европейском театре военных действий. Англо-американские союзники неоднократно отвергали требования Сталина открыть второй фронт в Европе.

Однако слова Сталина о присоединении к союзникам в войне против Японии не были дипломатической уловкой; он уже начал подготовку к ней. Победа советских войск в Сталинградской битве придала Сталину чувство уверенности, побудив его предпринять первые конкретные шаги к военным действиям против Японии. В августе 1943 года Государственный комитет обороны принял решение о строительстве железной дороги от Комсомольска-на-Амуре до Советской Гавани для транспортировки войск на Тихоокеанский театр военных действий – это был проект первостепенной важности, реализация которого была поручена Наркомату внутренних дел (НКВД) [Kirichenko 1992: 236–243]. Впрочем, если Сталин и строил планы нападения на Японию, он держал их при себе, доверяя свои мысли только избранным членам Политбюро, таким как Молотов и Берия.

Быстрота, с которой западные союзники достигли договоренности о сотрудничестве с Советским Союзом, тревожила посла Сато. 10 ноября он спросил Молотова, означала ли Московская конференция какие-либо перемены в политике Советского государства в отношении Японии. Молотов заверил его, что все останется по-прежнему. Когда Сато спросил Молотова о Декларации четырех государств, советский нарком резко оборвал его, поинтересовавшись у Сато, что означает недавнее подтверждение Тройственного пакта, провозглашенное Германией, Италией и Японией 15 сентября того же года. Избрав тактику нападения, Молотов смог скрыть от Сато истинный смысл Московской декларации [Lensen 1972: 53].