Бренн получал удовольствие, когда с помощью искры ломал толстые ветви, разбивал камни, поджигал мусорные ямы возле Канавы, давил мохнатых черных пауков и мокриц. Последствия проявлялись по-разному — иногда после удовлетворения, он чувствовал опустошение, сильную слабость и тошноту, а порой — все проходило почти бесследно.

Он как-раз думал об этом, допивая молоко и рассеянно глядя, как тетушка Улла со скрипом вытирает мытые тарелки… Все в доме Ри были при деле: Мелену мать отправила убираться в верхних комнатах на пару со служанкой Ирмой. Старая Ойхе спозаранку ушла в храм, прихватив младшую внучку, а Дуги с братом помогали отцу расседлывать лошадей только что прибывших из Массара постояльцев.

Дрифу по настоянию Ойхе освободили от работ до обеда — у него болел очередной зуб, и старуха собиралась зайти в аптечную лавку подобрать снадобье, чтобы хоть немного унять боль… Но то, что зуб придется рвать, сомнений ни у кого не было. Сидя на коленках в углу за плитой, Дрифа одной рукой осторожно касался вспухшей горбом щеки, а другой чертил угольком картинки на «заветной» стенке, которую ему великодушно выделил папаша Мартен для безобидного увлечения. Стена здесь, в отличие от всей кухни, отделанной старинной белой плиткой с синими птицами, была покрыта слоем светлой глины, на которой удобно рисовать.

Рассудительный Мартен мыслил практично — пусть смирный домашний порх вместо того, чтобы пить, бить морды или за бабами гоняться, лучше мазней своей занимается. И свободные минуты Дрифа проводил именно тут… На его картинках Бренн с удивлением разглядел корабли с раздутыми парусами, людей с мечами и ружьями, диких тсаккуров, пузатые дирижабли, дев с огромными дойками, жутких птиц и невиданных зверей с рыбьими головами, крыльями и волчьими лапами. На миг ему показалось, что фигурки движутся…

Малюя свои видения, Дрифа то и дело тихонько подвывал — похоже, ни каракули, ни толстомясая деревянная Русалка у входа в трактир уже не смягчали его страдания. Сжав зубами стебелек кориандра, Бренн задумчиво смотрел на перекошенное лицо раба.

— Слышь, Дрифа, — он присел на корточки рядом с порхом. — А пойдем… да и попробуем как-нибудь полечить твой хренов зуб. — Он потянул раба за рукав. — Да не бычинься ты… Если получится, я тебе красного сахарного петуха куплю, — добавил Бренн. Великан обронил уголек, растерянно мигая маленькими глазками с белыми ресницами, как у порося, но послушно поднялся и потопал за другом молодого хозяина.

Каморка, где обитал порх, была крохотной, и огромное туловище Дрифы сразу заполнило тесное помещение. Правда, по сравнению с условиями, в которых прозябали городские порхи-стражи, всю жизнь проводившие на цепи у дверей складов и домов, рыча и лая, как псы под палящим солнцем и холодными ливнями, это было вполне достойное жилище. Папашу Мартена не раз попрекали за излишнюю жалостливость к уродливому безъязыкому порху, но трактирщик знал, что делал. Добро зря не пропадало — великан Дрифа исправно выполнял обязанности вышибалы, безропотно таскал тяжелые бочки, огромные деревянные ведра и ящики, драил грязные полы, рубил дрова, чистил стойла, выполнял любую грязную работу и был благодарным слушателем для старой Ойхе, которую тихо обожал. Именно бабка велела притащить в дом избитого до полусмерти палками и выброшенного в сточную канаву голого порха с вырезанным языком, выходила бедолагу, откормила, приласкала и приставила к делу.

Дневной свет, просачивающийся в дыру-окошко под потолком, едва освещал комнатушку, куда поместился лишь низкий топчан, аккуратно заправленный ветхим одеялом, и рассохшийся деревянный сундук, который использовался как шкаф, стул и стол одновременно. Несмотря на убогую обстановку, щелястые половые доски были натерты добела, а в треснутом горшке торчал пучок хилых ромашек.

Бренн подавил усмешку. Порх обожал чистоту и неустанно скреб все грязные, по его мнению, места, не дожидаясь указаний. Благодаря такому выгодному для хозяев свойству, трактирные столы, ранее засаленные и местами почерневшие, радовали глаз чистотой, цветные стеклышки в свинцовых переплетах сияли, а старые половые плитки, когда Дрифа их отдраил, оказались вовсе не темно-бурыми с черными пятнами, а нарядного красно-коричневого цвета.

Бренн с трудом протиснулся к топчану мимо втянувшего живот Дрифы, который стоял, прижав подбородок к груди, чтобы не задевать потолочные доски. — Сядь-ка, бедолага, — Бренн похлопал рядом с собой, ободряюще улыбаясь, — а то я до твоей щеки не дотянусь…

Но порх опустился на колени, сел на пятки, послушно вытянул шею и, мелко дрожа, выдвинул вперед нижнюю челюсть.

— Да не бойся, — пытался успокоить страдальца Бренн, заметив, что от страха тот крепко зажмурился, — я трогать твой зуб не буду, а просто погляжу…

Да — Дрифа страдает, и было бы неплохо избавить его от боли, но сейчас важнее узнать — подействует ли яджу не на предмет, как это случилось год назад с пивной кружкой, а на живое существо… Получится ли управлять силой, исцелять, а не разрушать? От этого зависит многое. Вот только если по неопытности он расколет зуб, Дрифе может стать еще хуже. А тем более, если порвет десну, заденет щеку, пробьет глаз? Бренн помотал головой, отгоняя неприятные удручающие мысли. А что делать — ну, как иначе узнать, на что он способен? Он ведь хочет лишь с пользой применить проросшее зерно яджу, чтобы не навредить, а совсем наоборот… Ведь так? Значит, ему придется рискнуть, а Дрифе потерпеть…