–  Не первый день стоим мы у Дона, а кто из вас ответит: где сейчас князь Димитрий? Что он замышляет? Сколько у него войска? Где оно?.. Ну!..

Мурзы и наяны опустили головы под сверлящим взглядом правителя. Наконец кто-то робко заикнулся:

–  Повелитель сам командует войском Орды, ему известно все.

–  Чтобы повелитель знал все, начальники передовых и боковых туменов должны ежедневно присылать ему вести о враге. Где они?

После паузы заговорил старый темник Батарбек:

–  Мною послано много людей в русские земли - высматривать, слушать, сеять полезные нам слухи. Но это пешие странники, от них вести приходят не скоро. Конные отряды начнут возвращаться сегодня или завтра. Ближние разъезды сообщают: порубежье спокойно.

–  Благодарю, Батарбек, но порубежье уже неспокойно. Теперь русы увидели плеть, страх мы посеяли, и надо прекратить разорение ближних сел. Иначе в первые дни нам придется идти через пустыню. Пусть граница успокоится - тогда все будет наше.

Кулаки Мамая сжались до белизны - вспомнил Авдула: "Как же я мог пощадить трусов!"

–  Что делается в рязанских землях, мне известно. Но кто мне скажет точно, где теперь Димитрий?

–  Пойманный нами странник говорит, что Димитрий от твоего гнева укрылся в Новгороде с женой и детьми, - голос Алтына.

–  Наш человек Федька Бастрык, сидящий в земле рязанского князя, прислал своих людей с возами ячменя. Они уверяют, что Димитрий собрал свой полк и затворился в Москве, - писклявый голос Бейбулата.

–  Мои люди пытали пленного руса из воинской сторожи, и он уверял, что князь с воеводой Боброком отправился к другим князьям за помощью. Войску он не велит покидать московские стены, - голос начальника одного из головных туменов.

–  Так. Две вести похожие, и они совпадают с моими. А Федьку пора пересадить в Москву.

–  Повелитель!
– заговорил Алтын.
– Разве нам не довольно того, что Димитрий не хочет исполнить твою волю?

У входа зазвучали голоса, откинулся полог, вошел запыленный сотник сменной гвардии.

–  Дерзкий! Как ты смеешь врываться на совет ханов?
– крикнул пожилой чингизид Темучин, но сотник и не глянул на него.

–  Повелитель! К тебе посол московского князя Димитрия!

Мамай вскочил.

–  Где он? Где посол?

–  Здесь, в твоем курене. Я сам привез его. За ним идут люди с богатыми подарками, я приставил к ним нукеров.

–  Давай посла!

–  Он просит переодеться с дороги.

–  Веди! Мне нужен посол, а не его боярский кафтан!
– метнул взгляд по лицам мурз - будто провел лезвием.
– С послом говорю я. Всем молчать и слушать.

Вошел просто одетый русобородый, приземистый мужчина средних лет. Серые глаза его без удивления оглядели высокое собрание, он низко поклонился Мамаю, певучим голосом заговорил:

–  Тебе, царю Золотой Орды, владыке восточных и полуденных народов, кланяется государь мой, великий князь Владимирский и Московский Димитрий Иванович. Он шлет тебе свои подарки и велит справиться о твоем здравии.

–  С чем приехал, Захария?
– резко спросил Мамай. Этого человека, опытного московского посла Захарию Тетюшкова, он не раз принимал в своей столице.

–  Шлет тебе государь мой и золото, и ткани драгоценные, и соболей черных…

–  Я не о том, - перебил Мамай.
– Где ответ князя на мое письмо?

Захария распахнул полы широкого дорожного кафтана, извлек с груди небольшой свиток пергамента, протянул с поклоном. Один из телохранителей выхватил свиток, быстро оглядел, понюхал, хотел было передать придворному толмачу, но Мамай сам протянул руку, схватил пергамент, сломал печати, развернул грамоту, впился глазами. В первый момент лицо его отразило изумление, потом - гнев.

–  Твой князь не ошибся ли, посылая эту грамоту ко мне? Он не выпил ли перед тем крепкого меда?

Посол стоял перед Мамаем свободно и прямо - единственный невозмутимый человек в шатре.

–  Мой князь не любит крепких медов. И грамоты он не перепутал. Москва готова и дальше платить дань, какую платит ныне. О большем речи быть не может.

Слова посла вызвали яростные крики мурз. Еще миг - и его разнесут в клочья. Мамай властным жестом заглушил голоса.

–  Ты, Захария, верно служишь своему государю. Не знаю, чем он тебя наградит за службу, но такого вестника, каким ты ко мне явился, вполне достойно то, что отпало от моей ноги.