Последним, едва не сбив замешкавшуюся монашку, ввалилось бритое наголо существо с блестящей серьгой в левом ухе. Оно мрачно оглядело присутствующих и молча направилось к столу. Существо было, предположительно, мужского пола и имело лет пятнадцать-шестнадцать от роду.

Из кухни появилась хозяйка с дымящимся чугуном.

— Ушица на славу вышла, — пропела она и принялась ловко разливать её по глубоким глиняным мискам.

О! Что это была за уха! Подёрнутая янтарным жирком, она благоухала лавром и душистым перцем. В перламутровой глубине её угадывались благородно-розовые налимьи кусочки вперемешку с картофельными кубиками и тонкими кольцами лука, обжаренного до золотистости. Оранжевые бляшки моркови горели в ней, словно цветки календулы.

Уха и на вкус оказалась превосходной. Утоляя первый голод, я пробовал прикинуть дальнейший план действий. Завтра с утра, если верить гиду, всех поведут к источнику. А сразу после завтрака обе ладьи выйдут в море, и больше на остров мы не вернёмся. Значит, у Шалугина только ночь, чтобы сделать то, зачем он сюда явился. Ну, а если его всё-таки пасут? Что ж, тогда будет шанс познакомиться и с этим «хвостом». Начнёт действовать Шалугин — и они засветятся. Это уж, как пить дать. А что если он решит оторваться перед самым отплытием? Тогда вся моя легальность летит к чертям и мне придётся тоже «отстать» от группы. Впрочем, поживём — увидим. А пока — ждать. Ждать и не высовываться.

Покончив с ухой, я потянулся к тагану с картошкой.

— Обратите внимание, молодой человек, — окликнул меня старикан в пенсне, заметив мой интерес к этому блюду, — клубни картофеля завезли в Россию лишь в 18 веке. Так-то! — он назидательно помахал у меня перед носом надкусанным огурцом. — А нам уши прожужжали, что всё будет соответствовать «той эпохе», то бишь веку 13-му. А, каково? — он с хрустом откусил огурец.

— Слышь, профессор, — вмешался Толик, — не нравится тебе картошка — не ешь. Эпоха ему не та …

Сам он успел отдать должное большинству блюд и теперь подобрался к жареным сигам. На тарелку Джил он то и дело подкладывая самые симпатичные кусочки, которые они живо обсуждали вдвоём.

Снова появилась хозяйка узнать, не нужно ли чего. Увидев нетронутую миску с остывшей ухой перед монашкой, она всплеснула руками:

— Что ж ты, девонька, али не хороша уха-то?

— Что вы, матушка, что вы, — голос инокини оказался удивительно молодым и звонким, — пост, нельзя мне.

— Да нешто пост нынче? — удивилась хозяйка.

— У меня пост, матушка. Отец Серафим наказал поститься, пока не припаду к святыням обители Соловецкой.

За столом повисла уважительная пауза, нарушаемая лишь монотонным чавканьем тинейджера. Рука Толика замерла на полпути к очередному сигу и медленно поползла обратно. Бацилла благочестия передалась и ему.

— Тогда пирожков горяченьких, — захлопотала хозяйка и поспешила на кухню, откуда и до того слышались запахи домашней выпечки. Она вынесла две полных корзины с расстегаями, калачами и ватрушками, и по горнице пронёсся вздох восхищения, переходящий в стон.

— Да куда ж столько, — взмолился «профессор», — помилуйте, хозяюшка, — он схватился за свой обширный живот, точно пытаясь защитить его от новой кулинарной напасти.

— Кушайте, кушайте, — хозяйка была явно довольна, что удалось-таки напотчевать гостей до отвала.

К выпечке был вынесен здоровенный кувшин с клюквенным морсом и глиняные расписные кружки под него.

Я ограничился ватрушкой с творогом и черничным вареньем. Ещё пару незаметно завернул в салфетку и сунул в карман. Кто знает, как сложится ночь грядущая …

Покончив наконец и с выпечкой, гости, сыто отдуваясь и благодаря хозяйку, стали покидать стол.

Покои, где нам суждён был ночлег, находились наверху. Вела туда широченная лестница с перилами и скрипучими ступенями. Взойдя по ним, мы обнаружили три светёлки, спрятанные за ладными дубовыми дверьми. Первую светёлку облюбовали женщины, другую «забил» для нас двоих Толик, третья досталась знатоку 13-го века с тинэйджером.

Мы вошли внутрь и огляделись. Две деревянных кровати с высокими спинками, маленький столик с затейливым бронзовым светильником на нём. Рядом, богато украшенный бронзовыми накладками и стразами, ларь. В углу медный, начищенный до сияния, умывальник. Просто, а главное, исторически достоверно. Дополняло антураж боярских покоев крохотное оконце, сквозь которое виден был угол ближнего терема и кусок бесцветного неба.

— По понятиям хата, — лаконично прокомментировал Толик, успевший слазить в ларец и нашедший в нём к своей радости большую пластмассовую пуговицу. Он с размаху шмякнулся на кровать, та жалобно крякнула, но выдержала. Толик раскинул руки, и на его давно не бритом лице засветилась блаженная младенческая улыбка.

Я тоже растянулся на шерстяном одеяле, наслаждаясь долгожданным отдыхом. Но миг блаженства оказался недолог.

— Ой ты, гой еси, добрый молодец! — грянул с улицы чей-то архиерейский бас, и жалобно затренькали гусли.