Сидя на кафельном полу в туалете, я вытерла влажные щеки и прижалась спиной к ванной, обняв руками колени, чтобы подтянуть к себе.

Этот не родившийся ребенок, преддверие смерти и горе изменили меня. Они сделали меня немного одиноким человеком. Я потеряла большую часть школьных друзей и создала дистанцию между собой и семьей. Частично из-за того, что чувствовала вину. В ту ночь я безрассудно повела себя с Марко, из-за чего напугала до смерти самых близких мне людей. Все они стали слишком сильно опекать меня. До такой степени, что это начало душить. И это помогло осознать мне еще больше.

Я была в депрессии в течение месяцев. С разбитым сердцем.

В попытке вытащить меня из тьмы, родители удивили всех тем, что предложили мне остаться в студенческом общежитии при университете. Они верили, что это поможет мне начать жить заново.

Так и вышло.

Сюзанна была ненормальной. И никогда не была серьезной. Ей нравились вечеринки, и я обнаружила для себя, что ее беззаботное отношение вызывало привыкание в то время, когда мне действительно было нужно это.

Вскоре я обнаружила, что родители беспокоились о моей последующей беременности. Хотя они никогда не обвиняли меня в моей глупости, так как судьба и так достаточно отыгралась на них, я знала, что что-то от них потеряла. Я потеряла их уверенность во мне. Они волновались, что я снова и снова совершу одну и ту же ошибку — что подвергну себя опасности. Поэтому я пошла с мамой и приобрела противозачаточные.

С тех пор я принимала их, хотя до Марко для этого не было причин.

К тому времени, как мне исполнилось девятнадцать, я прошла через худшее, пока моя семья стояла в стороне и ждала, когда я к ним вернусь.

Что я и сделала.

Они знали, что я вернусь.

Во главе этой очереди был Коул. Он был единственным позитивным человеком, ради которого стоило со всем справиться. С того момента, когда я расклеилась у него на руках, между нами сформировалась постепенно возрастающая связь, пока не стали считать друг друга лучшими друзьями. Он всегда был со мной в темные дни, чтобы убедить других, что я никуда не делась и день за днем возвращалась к семье.

В конце концов, я стала жить дальше.

И пыталась все отпустить.

Пока не встретила Марко. Он просто свалился мне на голову. Никто, кроме отца, не знал, что я залетела от Марко и то, что он бросил меня. Я снова чувствовала себя одинокой и не могла поговорить об этом с отцом. Это было слишком странно, слишком неудобно, и поэтому все вернулось назад.

Я пыталась бороться с болью и разочарованием, чтобы достигнуть рациональных мыслей. Марко не знал, что я была беременна. Если бы он знал, то это бы была уже другая история. Я уверенна в этом. Он был виноват не больше, чем я.

Ладно, если бы он не бросил меня, то был бы рядом со мной, когда я нуждалась в нем. Может, дни не были бы такими мрачными. Однако, он объяснил, почему уехал. И Коул был прав. Может мне и не нравилось, но его объяснения были приемлемыми.

Я простила его.

Я впилась ногтями в колени.

Но зная, что он не только вернулся в Эдинбург ради встречи со мной, а еще и обрюхатил какую-то девушку, проводя с ней время… Это было ужасно.

Вся эта боль вернулась с той же силой.

Не важно, были ли это неправильно. Я просто чувствовала. Ощущала, как она царапала внутренности.

Наитяжелейшая вещь, через которую я проходила, а его не было со мной.

Но зато он был с Лией.

Я знала, что не должна была впускать его обратно.

Я не могла простить его за это.

— Индейка выглядит сгоревшей. — Дек скривил лицо при виде мертвой птицы, когда подошел к обеденному столу.

Мама старалась изо всех сил, как и каждый год; стол выглядел превосходно. Индейка выглядела сгоревшей не вся.

— Что? — протестующе спросила мама, когда поспешила в комнату, неся в руках тарелку картошки, и в панике посмотрела на птицу.

Я неодобрительно посмотрела на брата, готовая отчитать его за мамину обеспокоенность, но папа опередил меня.

— Деклан, перестань быть идиотом и помоги маме принести остальную еду с кухни.

Дек огрызнулся на замечание, но не стал спорить. Как только он ушел за дверь, я скорчила рожицу папе, пока обходила стол, чтобы сесть рядом с Элли.

— Как думаешь, как скоро он пройдет эту раздражающую стадию подросткового идиотизма? Ему восемнадцать — разве все уже не должно закончиться?

— Я все слышал! — крикнул Дек из коридора.

Я выпучила глаза на Элли, когда она захихикала:

— Ушки как у совы на макушке.

— Совы? — засмеялась радостная Джосс, которая помогала Бет, Люку и Уильяму усесться за детским столом.

— Да, — сказала я. — Я думаю, что у них самый острый слух в мире.

— А я думаю, что ты осведомлена о всяком дерьме, которое никого не заботит, — сказал Дек, когда вернулся в комнату с тарелкой пареных овощей.

— Ха, — ответила я ему гримасой. — А я думаю, что кое-чьи подарочные карты на Рождество аннулируются, если он не перестанет быть раздражающим х-р-е-н-о-м.