Во всяком случае, Емельян Иванович поусердствовал на сибирских землях недаром Пушкин, работая над "Капитанской дочкой", приезжал в Симбирск, где интересовался архивами, да в его пору можно было встретить здесь еще и живых свидетелей пугачевских дел.

Как-то в майском номере "Журнала министерства просвещения" за 1869 год он наткнулся на отчет о состоянии народных школ, в котором была упомянута и Симбирская губерния. Илья Николаевич тотчас погрузился в исследование. "Не плохо, отнюдь не плохо поставлено дело, куда лучше, чем у соседей!" радовался он, сопоставляя данные по губерниям.

Однако первоначальное впечатление благополучия тут же стало и рассеиваться... Оказывается, в этой многонациональной губернии вовсю процветает насильственное обрусение!

"Образование" и "обрусение" в отчете приравнены одно к другому. Так и сказано: "Дело народного образования и обрусения..."

– Боже мой, боже мой, - сокрушался Илья Николаевич, - что сказал бы Пушкин, натолкнувшись на такую мерзость! "Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгуз, и друг степей калмык..." "Назовет!" - с гневной иронией воскликнул Илья Николаевич.
– Да эти русификаторы своими насилиями только отвращают людей от гения русской культуры!

А вот и оптимистическое заверение в отчете: "Вообще дело народного образования и обрусения начинает прививаться". Где же это? В какой среде? Что за противоречие?

Оказывается, среди чувашей... Чуваш менее культурен, чем татарин. Он еще в плену наивно-языческих представлений о жизни, о людях, очень доверчив. Вот тут-то деятели обрусения и снимают свою жатву.

Илья Николаевич почувствовал жгучую потребность заступиться за маленький народ, которого хотят лишить своих обычаев, верований, наконец, собственного национального лица!

И стал мысленно прикидывать, что же он, инспектор народных училищ губернии, способен будет сделать, чтобы оградить "всяк сущий язык" от преследования господ русификаторов...

* * *

Так проходили летние каникулы, последние в Нижнем Новгороде. Илья Николаевич проводил время в библиотеках либо за письменным столом дома. Мария Александровна с детьми отправилась к своим родителям в Кокушкино.

С неизъяснимым наслаждением перечитывал Илья Николаевич труды Ушинского, Песталоцци, педагогические сочинения Лобачевского, Пирогова, не говоря уже о Добролюбове, Писареве. Он открывал в них богатства, которых не замечал прежде: в одних случаях из-за вечной - в студенческую пору нехватки времени, да и по молодости лет; в других из-за трудностей нелегального чтения.

Константин Дмитриевич Ушинский. "Отец русской педагогики". Сам учитель, он досконально исследовал школьное дело в России. Затем отправился за границу и там шаг за шагом изучил все талантливое и передовое, чем жили школы Швейцарии, Англии, Франции, Германии, Соединенных Штатов. Благодаря Ушинскому педагогика как наука в России 60-х годов XIX столетия достигла небывалого расцвета.

К. Д. Ушинский составил два учебника для начальной школы - "Родное слово" (первый и второй год обучения) и "Детский мир". Какой это было находкой для Ульянова! Ведь его собственная педагогическая практика до сих пор складывалась только в области физико-математических наук.

Впрочем, по жадности своей он тут же ухватился и за книжку Фарадея "Химическая история свечи".

Обратившись к сочинениям Песталоцци, Ульянов долго вглядывался в портрет "благородного и бескорыстного филантропа-воспитателя", как назвал швейцарца Добролюбов, высоко ценивший педагогическое творчество Песталоцци.

Иоганн Генрих Песталоцци... Портрет 1811 года, следовательно, великому педагогу здесь 64 года. А на вид и вовсе старик. Испещренное морщинами и морщинками добрейшее лицо, которому особенную теплоту придает мечтательность во взгляде.

Он обивал пороги швейцарских лавочников и ростовщиков, взывая к ним: "Высокоблагородные, высокочтимые господа, благородные друзья человечества и покровители!.." А потом, подавленный глухим равнодушием состоятельных сограждан к своему делу, в письмах к друзьям говорил с отчаянием: "Я хочу попасть к какому-либо министру, который был бы человеком... если таковой на земле существует!"

Он умер в нищете.

"Наследие этого великого педагога, - сказал К. Д. Ушинский, - принесло и приносит человечеству больше пользы, чем открытие Америки!"

* * *

...Вспоминая с теплым чувством Пензу, Илья Николаевич перечитал некоторые из сохранившихся у него писем. О, бывшие воспитанники не забывают его! "...Остаюсь преданным Вам слугою П. Филатов".

"Филатов!
– оживился Илья Николаевич.
– Ну как же, делал изрядные успехи в математике! Но жаль, надежд не оправдал. "Любил, - пишет, математику, пока преподавали ее вы, Илья Николаевич". Пришлось посоветовать Филатову заняться чем-нибудь другим".