Приник он лицом к стеклу, чтобы разглядеть нарушителя спокойствия, и, к своему удивлению, узнал в ночном визитере дочь Нинку. Она и днем-то домой к отцу особо не заглядывала, хотя он ее никогда и не корил, а тут на тебе – ночью. Что-то, видать, стряслось, и нехорошее стряслось, иначе так бы в окошко не билась. Бегом, как был без тапок, так босиком в сени и побежал.

Открыл. Она стояла за порогом, как бы не решаясь войти. На вид трезвая, хотя даже на расстоянии отец почувствовал запах самогона.

– Чего за порогом-то стоишь? Заходи.

Наконец она вошла. Из сеней прошла сразу на кухню, опустилась на лавочку, что стояла рядом с печкой, и привалилась к печке спиной.

– Отец, я человека убила. Кого? Ты его не знаешь, он ко мне из города приезжал. Он и раньше, как выпьет, руки распускал, а сегодня перебрал, видать, схватил бутылку, размахнулся, хотел ударить, а я первым, что под руку попалось, в него и запустила. А попался нож. Прямо в шею. Он кровью зашелся, за минуту буквально, я ничем не смогла ему помочь.

Старик молча опустился на лавочку рядом с дочерью.

– Кто-нибудь все это видел? Свидетели были?

– Нет, не было.

– А как ко мне шла, никого по дороге не встретила?

– Нет, никого.

– Хорошо. Давай ключи, а сама оставайся здесь. И никому ни о чем не рассказывай. Давай так условимся: вы с ним пили, а я потом подошел. Ты норму не рассчитала, захмелела и ушла ко мне в дом отсыпаться. А мы с приятелем твоим остались. Короче, не ты, я его на нож посадил.

Потом, вздохнув, продолжил, заметно волнуясь:

– Как-то у нас с тобой, дочка, не получилось. По жизни не получилось. Не смог я тебя утешить, слова нужного не подобрал. Не на тебе, на мне вина. Ты уж прости меня, доченька.

Таясь, дед Сашка в одиночку добрался до Нинкиного дома. Зашел внутрь. Взял нож, стер с рукоятки следы Нинкиных пальцев и повсюду, где только мог, наставил своих. Выпил самогону, закусил и вызвал полицию.

Наутро вся Угрюмиха, словно растревоженный улей, гудела о происшедшем ночью. Это ж надо, дед Сашка Нинкиного хахаля убил. Кто-то, изумляясь, восклицал: «Ай да дед! А на вид – так и мухи не обидит. Правильно говорят, в тихом омуте черти водятся». Другие возражали: «Что, дед Сашка убийца?! Да ни в жизнь такому не поверю. Нет, что-то здесь не то».

Участковый старику сразу так и сказал:

– Не ты, дед, Нинка его убила. А ты ее выгораживаешь.

На что старик ответил:

– Какая тебе разница, кто сидеть будет? Ей еще жить да жить, а мне за свою жизнь итог подводить надо. Так что пиши явку с повинной.

Участковый, понимая, что дед берет на себя чужую вину, но видя решимость старика, спорить не стал и дал ход делу. Следствие, а потом и суд по причине добровольной явки и сотрудничества обвиняемого со следствием надолго не затянулся, и осудили деда на минимальный срок, положенный по статье за непредумышленное смертоубийство.

Деревенские жители долго еще, обсуждая между собой случившееся в Угрюмихе событие, постепенно, но безальтернативно пришли-таки к выводу, что их односельчанин Александр Николаевич не убийца и что взял он на себя Нинкин грех по великой его любви к единственной и непутевой своей дочке. Те, кто ездил на суд, вернувшись, так и сказали: «Судейские сами не верят в виновность деда, но должен же кто-то сидеть в тюрьме». Так в разговорах друг с другом угрюмихинцы и не заметили, как вместо «дед Сашка» как-то не сговариваясь стали между собой называть его уважительно Александром Николаевичем.

Что касается Нинки, та после суда продала собственный дом и уехала из деревни в город, лишь изредка наезжая проведать отцовское хозяйство. Местных она старалась обходить стороной и в разговоры ни с кем не вступала.

Так минуло еще два года, и прошла новость, что Александра Николаевича по причине тяжелого заболевания досрочно выпустили из мест заключения. А если говорить языком понятным – отправили старика умирать домой.

Нинка отца и привезла. А пока он болел, до самой его смерти неотлучно находилась рядом. Хоронили старика всей деревней. Мужики, что для нашего времени совсем не характерно, по очередности, меняя друг друга, несли на руках тело усопшего до самого кладбища.

После похорон Нинка окончательно перебралась в город. Отцовский дом она продала москвичам-дачникам и в деревне больше не появлялась.

А еще через год на кладбище села Угрюмиха над могилой Александра Николаевича появился темно-красного цвета православный гранитный крест с необычной для местного кладбища надписью, вверху крупно: «Раб Божий Александр». И всё, никаких больше сведений. Только внизу у самого основания золотыми буквами, но помельче – «Прости меня, папочка».