Проходя мимо помойки и видя его, перебирающего содержимое мусорных пакетов, я неизменно первым здоровался с этим человеком и не останавливаясь шел дальше, а он, оторвавшись от своего занятия, смотрел в мою сторону, прищуриваясь подслеповатыми глазами и пытаясь понять, кто этот человек, что только что с ним поздоровался. Всё это он совершал точно в замедленной съемке, из-за своей медлительности не успевая поприветствовать меня в ответ.

Меня его медлительность забавляла. Я вспоминал рассказ одного моего знакомого молодого человека. По роду своей деятельности он в одной известной компании отвечает за подбор и разведение специальных сортов картофеля, что используется для приготовления любимых многими картофельных чипсов. В свое время ему пришлось много поездить по Европе, чтобы найти подходящий материал, побывал он и в Норвегии, а потом рассказывал: «Вместе с сопровождающим меня шофером-переводчиком, кстати, бывшим нашим соотечественником, мы въехали в одну из тамошних деревень. Медленно продвигаясь по центральной улочке, поравнялись с одним из домов. Рядом с ним на лавочке сидел старик норвежец и курил трубку. Шофер притормозил как раз напротив старика, опустил стекло и что-то очень вежливо проговорил по-норвежски. В ответ тот, привстав со своего места, приложил руку к груди и поклонился. Шофер поднял стекло, и мы поехали дальше.

– Что ты ему сказал?

– Я с ним поздоровался и передал поклон от господина Йоханссона.

– У вас с ним общие знакомые?

– Нет, конечно, я первый раз его вижу.

– Тогда откуда ты можешь знать, что конкретно этот старик знаком с неким господином Йоханссоном и тот регулярно посылает ему поклоны?

– Да ничего я не знаю. Здесь каждый второй или Йоханссон, или Андерсен. Это я так развлекаюсь, от скуки. Они ужасные тугодумы, и теперь этот дед целый день будет думать о том, кто я такой и какой такой Йоханссон передал ему поклон.

– Зачем тебе это?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Я же говорю – от скуки».

Вот и этот сборщик алюминиевых баночек напомнил мне того старика норвежца. Но я продолжал с ним здороваться и делал это без всякого умысла, хотя про себя называл его не иначе, как «старик Йоханссон».

– Здравствуйте, – произнес сборщик баночек, заметно волнуясь, и продолжил: – Вот, икону вам принес. На помойке нашел. Только она… это, пораненная. Ее починить надо.

Нам и раньше алкоголики в обмен на спиртное приносили какие-нибудь иконки или металлические кресты. В этот раз я тоже ждал, что, рассказав об иконе, он закончит: «Только ты дал бы кагорчику-то на опохмел». Правда, я не помню, чтобы когда-нибудь видел его выпившим. Не видел, ну и что? Зачем-то он ее принес.

Он вручил мне икону и молчит. Я вопросительно кивнул и спрашиваю:

– И чего?

– А ничего, – ответил человек, повернулся и ушел.

Я смотрел ему в спину, и мне стало стыдно.

Икону мы отреставрировали. Большой старинного письма образ Спасителя. Сейчас в отремонтированном киоте он висит у меня в алтаре. С того памятного дня я долго не встречал этого человека. Уже и икону отреставрировали, и киот, а извиниться за тот разговор и поблагодарить дарителя всё не получалось.

Однажды иду по поселку и встречаюсь с ним буквально нос к носу. Он удивился:

– Икону? Не помню, ничего я тебе не дарил. Ты мне вот что лучше скажи, грех на мне это или нет? Я баночки пустые из-под пива хожу по помойкам собираю. И чего только там не нахожу: и крестики, и книжки божественные, иконки разные. Люди иконы на помойку выбрасывают. А я нахожу и уношу домой, у меня знаешь их сколько, ой. А бывает, просвирки нахожу, церковные. Не плесневелые, а только сильно засушенные. Не знаю, что с ними делать. На помойке оставить не могу. Дома размачиваю их в святой воде и съедаю. Это не грех? То, что я их съедаю, это мне не грех?

– Разве это грех? Нет, это не грех.

– А что такое грех?

Я показал ему на его прокуренные пальцы и сказал:

– Вот, изо дня в день самого себя добровольно травить табаком – это грех. А просфоры – это не грех. Наоборот, за это тебе спасибо.

Прошло еще, может, с полгода или даже год, звонит мне одна наша верующая и просит прийти домой к одному тяжело болящему человеку.

– Батюшка, он совсем уже похудел, его бы успеть причастить да пособоровать. Верующий он, батюшка, правда, как-то по-своему, а человек очень хороший. Говорил, вы его знаете, умилялся и рассказывал, как вы его с кем-то перепутали.

Я согласился прийти домой и причастить больного. Мы договорились о дне, когда я смогу это сделать. Потом мне снова звонили, несколько раз, корректируя время, человека этого то и дело увозили в больницу. Короче, встретились мы с ним спустя месяц после того звонка моей знакомой.

Поднимаюсь на пятый этаж, подхожу к нужной мне двери. Она чуть приоткрыта. Звонить не стал, дверь сам открыл и увидел «старика Йоханссона». Он действительно сильно сдал, осунулся и похудел. Но глаза смотрели по-прежнему, слегка прищурившись. Еще на его пальцах совсем не осталось следов никотина.

Он увидел, что я смотрю на его пальцы, и сказал:

– Я сколько себя помню, столько лет и курю. Ты сказал, что это грех, и я перестал курить. Видишь, совсем очистились.

Я огляделся. Прихожая без обоев. Хозяин посетовал: собирался делать ремонт, старые обои сорвал, а чтобы новые поклеить, на это сил уже не хватило.

Он провел меня в комнату. Мы помолились. Я его соборовал, потом исповедал и причастил.

– Последние несколько лет я собирал пустые баночки и сдавал их в металлолом. На жизнь мне и без этого хватало, получаю пенсию и дети помогают, а я все равно собирал. Сперва жалко было, это же металл, его еще добыть надо. В него труда сколько вложено, а он пропадает. Собирал, а как скопится, ездил сдавал в приемный пункт. Получал деньги и шел в церковь. Она там неподалеку. Покупал большие свечи и ставил на все подсвечники. Чтобы каждому святому по свече. Оставшиеся деньги опускал в кружку для бедных и радовался, что могу кому-то помочь. Пойдем на кухню, там моя территория, покажу, сколько у меня святых.