Голос Захара, раздавшийся где-то неподалеку, мгновенно возвратил приемышу часть его смелости. Он выбрался из-под плетня и стал на ноги. Шаги приближались в его сторону; секунду спустя тихо скользнул деревянный засов, запиравший изнутри задние ворота "Расставанья", подле которого находился приемыш.

–  Что тут много разговаривать! Надо сперва поглядеть, - послышался сонливый, гнусливый голос, по которому Гришка тотчас же узнал Герасима.

–  Экой ты, братец мой, чудной какой, право! Чего глядеть-то? Веди, говорю, на двор: там, пожалуй, хошь с фонарем смотри. Как есть, говорю, первый сорт: Глеб Савиныч худого не любил, у него чтоб было самое настоящее. И то сказать, много ли здесь увидишь, веди на двор!
– пересыпал Захар, точно выбивал дробь языком.

–  Что вести-то! Может, еще не по цене, - промямлил целовальник и, не обращая внимания на дальнейшие замечания Захара, подошел к Гришке.

–  Твоя животина?
– спросил он, принимаясь ощупывать бока вола, который очень охотно поддался такому осмотру.

–  Он хозяин, - живо подхватил Захар, - я так, примерно, для компанства.

–  Какая же цена твоя?
– спросил Герасим, обращаясь к приемышу.

–  Да какая… я что… - начал было Гришка.

Но Захар тотчас же перебил его.

–  Десять целковых, одно слово, - сказал он решительным тоном.

–  Нет, что тут! Пожалуй, с вами еще беду наживешь, - флегматически произнес Герасим.

–  Какую такую беду?

–  Никак, Глеб не держал скотины. Кто вас знает, где вы ее взяли!
– добавил целовальник, отворачиваясь и делая вид, будто хочет уйти.

–  Ну, вот, поди ж ты, толкуй поди с ним! Эх, дядя, дядя!
– воскликнул Захар, удерживая его.
– Ведь я ж говорю тебе - слышишь, я говорю, перед тем как помереть ему, купил в Сосновке у родственника: хотел бить на солонину.

Тут Захар украдкой толкнул Гришку в спину.

–  Точно… на солонину… это точно… - повторил Гришка, которым овладела вдруг, ни с того ни с сего, поперхота.

–  Все одно, цена несходная, - флегматически возразил Герасим.

–  Сколько ж, по-твоему?

–  Пять целковых.

–  Нет, милушка, тридцать лет поживешь, такой цены не найдешь! Когда так, мы лучше погодим до ярмарки: в том же Комареве двадцать целковых дадут.

–  Ваше счастье. Ступайте.

–  Мы насчет, то есть, примерно, тебе хотели сделать в уваженье.

–  Мне не надо.

–  Да ты скажи настоящую цену?

–  Не надо, - проговорил целовальник, снова поворачиваясь к воротам.

–  Погоди, постой!

Захар подбежал к Герасиму, пригнулся к его уху и шепнул скороговоркою:

–  Ну, чего ты ломаешься? Ведь деньги-то опять к тебе придут!

–  Ты-то из чего хлопочешь?
– громко возразил целовальник.
– Сбыть скорей с рук хочется. Видно, взаправду заморенная какая скотина-то.

–  Ах! Э! Поди вот толкуй с ним! Эх ты!
– воскликнул Захар, отчаянно ударяя ладонями по полам рубахи, с которой вода текла как из желоба.

–  Вот тут у меня гуртовщики стоят: их, что ли, порасспросить, - сказал Герасим, умышленно растягивая каждое слово.
– Я в этом товаре толку не знаю. Их нешто привести - поглядеть.

–  Нет, нет, не надо!
– подхватил Гришка, поспешно подходя к Герасиму.
– Пожалуй, бери за пять целковых… бери…

–  Что ты станешь делать! Э! Была не была!
– снова воскликнул Захар.
– Хозяин поддался, стало, мне тут нечего: веди на двор!.. Гришка, гони быка на двор!
– заключил он, бросаясь отворять ворота.

Минуту спустя животное стояло под навесами в одном из задних углов, неподалеку от большой лодки.

–  Ну, давай деньги!
– сказал Захар, как только Герасим запер ворота.

–  Экой прыткий! А подписку-то?
– флегматически заметил целовальник.

–  Какую тебе еще подписку?

–  Без того не возьму; подписку надо от хозяина: может, бык-ат у вас краденый… я почем знаю…

–  Экой… ах, братец ты мой, чудной какой, право! Говорят, купил в Сосновке, на солонину… Чего ж тебе еще?

–  Я этого не знаю.

–  Фу ты!.. Эх!.. Гришка, никак, ты грамоте обучался; развяжись, братец мой, подпиши поди.

–  Знал, да забыл… как есть забыл… - торопливо отозвался приемыш, который все это время находился позади Захара и целовальника.

–  Можно и без него, - лениво промолвил Герасим, - никак, в кабаке сидел Ермил-конторщик: пожалуй, он подпишет… Без того не возьму… ведите куда хотите.

–  Так, стало, пять целковых? По рукам, что ли? Пять целковых и могарычи!

–  Не мое дело: кто продавал, с того и могарычи, - как словно нехотя проговорил Герасим, подымаясь на крылечко, служившее сообщением между двором и известною уже галереей.