— И что же мы должны уничтожить? — спросил Сангвиний.

— Трагедии, потребности, жертвы — все, что придет, будет значимее утраченного.

Снова воцарилась тишина, раздавался только стук фигур по доске из полированного дерева и морских раковин.

— А ты, мой брат? — спросил Сангвиний. — Твоя звезда сияет все ярче и ярче. Твои сыновья чтят тебя, становясь образцами для всех. Наш отец призывает тебя на войне и совете чаще любого другого… — Гор не отрывал взгляда от доски. Он протянул руку и положил палец на черного принца. — И все же ты встревожен.

Гор поднял глаза, на миг его взгляд стал мрачным и жестким, а затем он покачал головой.

— Нет. Дело в вопросах. Они — часть понимания, часть мудрости.

— А если они остаются без ответа? — спросил Сангвиний. — Я вижу это, Гор. Чувствую. Тебя что — то гложет.

Гор пошел принцем, но не убрал палец с его резной головы.

— Мы создаем будущее. Мы творим его кровью, идеями, символами и словами. Кровь — наша, а мы — символы. Но идеи? Отец хоть раз говорил с тобой о будущем?

— Много раз, и гораздо чаще с тобой.

— Он говорил об идеях единства и человечества в общих чертах, но он хоть раз сказал, что случиться между кровавым настоящим и тем золотым временем?

На лицо Сангвиния легла хмурая тень.

— Размышления о подобных вещах не пойдут на пользу, брат.

Гор улыбнулся.

— Хирург, исцели себя сам [2] .

Выражение лица Сангвиния не изменилось.

— Настоящее далеко до завершения, Гор, а будущее хранит много печалей и много почестей. Звезды остаются дикими и незавоеванными.

Гор секунду не отрывал глаз от брата, а затем пожал плечами.

— Что случится после этого? Что будет с ангелами после сотворения нового рая?

Гор взял черного принца и сделал ход. Ангел посмотрел на доску и опрокинул своего красного короля.

— Еще сыграем? — спросил Гор.

Сангвиний улыбнулся, его хмурый вид рассеялся, как облака с лика солнца.

— Всенепременно. Думаю, ты можешь играть даже лучше.

Я стою на самой верхней башне города-горы. Жар пламени въедается в обнаженную плоть моего лица. Оно покрыто копотью. Волосы выгорели до самого черепа, а золотой доспех почернел от огня и крови. Щеки пузырятся из — за радиации и обуглены из — за пламени, через которое я прошел. Ко времени возвращения на стоявший на орбите корабль все заживет, но сейчас я не похож на ангела света и красоты. Я — ангел погибели, чье появление заставляет в ужасе просыпаться спящих.

Алефео падает в развалины за моей спиной. Его красный доспех иссечен, а пламя потемнело. Он смотрит на меня безжизненным серебряным лицом, проливающим вечные слезы.

— Все сделано, — говорит он. Я слышу бремя в его словах. Шрам содеянного останется в его снах, и оно проникнет в поэмы, которые он пишет на языке мертвых. Тогда он поймет, что мы — ангелы. Красота не наш удел, мы должны сжечь ее, чтобы стать теми, кто мы есть.

В городе под нами камни зданий в море огня начали плавиться.

Я поднимаю взгляд. За пеленой дыма проясняются облака, встречая рассвет. Солнце касается моих глаз.

— Да, — говорю я. — Сделано.

А затем я расправляю крылья и взлетаю, поднимаясь из огня и жестокости к свету будущего.

— Что бы офицеры Восьмого Легиона ни записывали в своих архивах в этот момент — это дело их черных душ. Я — легионер Тысячи Сынов и имею дело только с истиной.

— Часть меня гадает, смягчит ли примарх свою оценку, дабы не говорить дурно о своем брате — варваре Кёрзе. Я ни на секунду не сомневаюсь, что он будет честен, но честность может быть обнаженной, а может быть скрытой покровом милосердия. Лорд Магнус — великодушный человек. Он — мудр, в то время как его брат — злобен. Милосерден, в то время как Кёрз — ожесточен.

— Разорение Зоа было всего лишь вторым случаем, когда я сражался подле моего примарха. Я не закрываю глаза на честь, оказанную мне во время этого приведения к согласию, когда я оказался в присутствии не одного, но двух сыновей Императора. Также я не закрываю глаза на совершенные ошибки, которые привели к катастрофическому провалу кампании.