— Кажется, я слышала. Но ведь тихо было.

— Так и есть. Музыку ту ловишь не ушами, а сердцем. Все существа, растения, камни, что ни возьми, — все они поют. И каждый на свой лад. Надо только эту мелодию почуять и подхватить.

Гаяна вспомнила статьи про ауру, вибрации энергетических полей. Световые волны, да в принципе любую энергию, вполне можно описать как музыку.

— Посмотрите внимательно, а потом закройте глаза и представьте гудение пчелиного улья. Попробуйте услышать его. Это звук железа. Как сможете петь с ним вместе, так и отсюда выйдете.

Гаяна послушно выполнила инструкции и… ничего. Она ждала, ждала и вдруг услышала низкий шум.

— Уууууу, мяу, ууууу.

Нечто пушистое мазнуло по ногам, прижалось тёплым боком и загудело-зажужжало громче. И тихим далёким эхом отозвался другой звук — низкий и вибрирующий, пронизывающий всё тело и всю суть. Железо запело.

— Я слышу, — Гаяна распахнула глаза.

— Я слышу, — эхом откликнулась Соня.

И только Лиза молчала, крепко зажмурившись и сжав кулачки.

В тяжком учении прошла неделя. Каждой новенькой было выдано раскладное зеркальце, чтобы облик человеческий наводить, и людей не пугать русалочьей бледностью и хрупкостью. Одна сторона была отражающая. Посмотришься в такую и вернется к тебе привычная людская личина. А на вторую сторону наклеено фото, чтобы личину ту не забыть и во всех деталях представить.

Девушки постепенно вспоминали своё прошлое. Но было оно как в тумане, нереальным. Как будто не с ними это всё происходило. Словно смотришь на отражение в воде, а оно колеблется, кривится, а потом и вовсе ветром сдувается в одну серую рябь.

Маруся радовалась каждому успеху и переживала каждой неудаче своих учениц. Больше всего её тревожила смурная и нервная Лиза. Она напоминала маленького хищного зверька, попавшего в капкан и готового отгрызть себе лапку, чтоб только в руки на даваться.

— Не слышу я вашего железа! — с каждым провалом Лиза ярилась всё больше.

Маруся только головой качала. Она такой же была в своё время. Испуганной, да гордой. Сама в воду бросилась от гордости той, да от страха сильного перед свадьбой с нелюбым. А тот, что люб был и в верности клялся, убиваться не стал, а скоренько привёл в дом жёнку и дитками обзавёлся.

Зла тогда была Маруся, очень зла. И так силён был гнев её, что сила помутнела. Копилась, копилась и вызрела Чёрным Жемчугом. И с тех пор все русалки её рода, что питались от этого оберега, вкушали толику яда, копили его в себе. И злоба медленно прорастала в их душах.

А Марусе даже в истинном облике приходилось накидывать морок, чтоб не было видно тёмный комок у неё внутри с лошадиную башку величиной. Стара она была, старше остальных, много повидала и долго от Жемчужины питалась. И если однажды не удержит Маруся себя в руках, позволит хоть капле тёмной души своей просочиться наружу, то беда будет большая.

Тени деревьев глухо шептались и вились под ногами, норовя запутать, сбить с пути. Одним взмахом руки успокоил он недовольных духов леса и прошептал благодарность защищающим предкам. Их длань, он чувствовал, простёрлась над ним, принося удачу и сопутствуя во всех делах, как и сегодня.

Долго он продирался сквозь бурелом, но вышел к полуночи на поляну, залитую бледным лунным светом. Большой трухлявый пень возвышался ровно посредине, как трон лешего, хозяина сих заповедных мест около Сервуги. По бокам от него трава была вытоптана по кругу, как плясал кто-то в пьяном угаре во славу лесного владыки, восседающего над миром в царском величии своём. Однако, в эту ночь не было ни танцев, ни веселья, да и глава лесной братии занимался важными делами вдалеке от этого места.

Таинственный гость, тем временем, достал нож из-за пояса, глубоко воткнул в податливую древесину и завёл речитатив.

На море, на окияне, на острове Буяне

Стоит пень трухлявый на поляне

Луна светит, месяц рогами метит

— Костя.

Рыжая девушка выскользнула из темноты и остановилась на границе света и тени.

— Катенька, — он нахмурился. — Зачем ты пришла? Опасно это.

— Костя, соскучилась я, мочи нет.

Девушка бросилась ему на могучую шею и начала быстро покрывать поцелуями каждый открытый участок кожи.

— Любый мой, ненаглядный. Свет мой.

— Катя, подожди. Прими свой истинный облик, не люблю я так. Знаешь ведь.

Тонкая фигурка отстранилась и поплыла, истончилась, побледнела, словно бы полупрозрачной стала. Волосы посветлели и, утратив рыжий оттенок, бледно-розовым потоком стекли до самой земли, глаза выцвели до еле заметной голубизны, как летнее небо в жаркий июль.

— Не люблю я этот образ, Костя. Как неживая я в нём. Хоть я и есть неживая, — горько усмехнулась Катенька.

— Для меня ты самая красивая и живая. Только ради тебя моё сердце бьётся.

— Так пускай за двоих оно бьётся.