– Она всегда появляется, когда ты уходишь отсюда.

– Она меня избегает?

Мне никто не ответил.

Жизнь попросту уходила, когда приходил я.

– А кто еще должен быть?

Они игнорировали меня. Они все сидели здесь, потому что однажды я понял, что жизнь без любви не стоит ничего и поэтому попытался покончить с нею. Раз и навсегда.

Возможно, поэтому в моем баре никогда не было Жизни.

– Так что там с судами? – говорит Одиночество. – Когда следующее заседание? Ты уже подготовился? Был у меня один пациент, который постоянно ходил в суды, пытался засудить девушку одну, которая ушла и забрала почти все, что у него было. Мы постоянно сидели с ним темными долгими ночами, когда его начала терзать бессонница. Он сидел на кухне, смотрел на ночной город в окне и так же, как и ты сейчас, курил. Прямо в квартире.

– И что с ним в итоге случилось? – спрашиваю я.

– Умер. Все в итоге умирают, – говорит Смерть.

– Но ведь не ты его убиваешь, Одиночество? – спрашиваю я.

Я подыгрываю им, пытаюсь довести их до точки, когда я смогу их раскусить. Пытаюсь их подловить, поймать их на вранье, чтобы они больше никогда так ни с кем не делали.

Одиночество мне не ответило.

Скорее всего, это просто театр или какой-нибудь дешевый розыгрыш. Где-то стоит камера, я более чем уверен в этом. Стоит камера и снимает то, как меня разыгрывают эти четверо упырей в капюшонах.

А позже, когда я уйду, это видео наберет миллионы просмотров и миллионы человек будут смеяться во всю глотку с меня.

Я сижу и курю, прокручивая все это в своей голове.

И решаюсь рассказать еще одну историю из моей жизни.

Не то, чтобы я повелся на их спектакль, я не хотел быть негласным актером их шоу, просто мне стало интересно.

И я спрашиваю у Судьбы:

– Слушай, а ты не помнишь мою сестру? Где она сейчас?

Судьба продолжает натирать стаканы, один за другим, и отвечает:

– Я знаю не больше, чем ты, Валентин. Ведь это твой бар или ты уже забыл?

– Не подливай ему больше, ему и этого хватит, – вмешивается Одиночество. – Хотя скоро пробьет полночь, снова протрезвеет.

– Пусть нажрется в усмерть, пока еще есть время, – говорит бабка Смерть.

– Да вы охренели что ли все? – взрываюсь я.

Я подскакиваю со стула и ухожу в сторону выхода из бара. Меня никто не сможет остановить. Да и, если честно, никто не пытается меня остановить.

Я открываю дверь, толкаю ее от себя, и захожу снова в помещение бара.

Эта дверь – лишь связующая между двумя барами. А больше дверей здесь нет. Никаких. Абсолютно.

Даже туалета.

– Уже вернулся? – с улыбкой спрашивает Смерть. – Быстро ты. Присаживайся, для тебя место всегда свободно, Валентин.

Я медленно прохожу чуть глубже в помещение.

Мы с моей сеструней в детстве, когда прощались, а прощались мы редко, говорили друг другу фразу «Банзай!». Не знаю до сих пор почему именно это слово, но оно нам так понравилось после просмотра какого-то японского фильма, что мы решили присвоить его себе.

Летом нас забирали в разные поселки. Мама ехала к своим родителям, отец – к своим. И в итоге мы расставались на пару месяцев. И каждый раз мы говорили друг другу «Банзай!».

Глупость какая-то. Но зато какие теплые воспоминания.

Я прошел к стулу, который оставили для меня Смерть с Одиночеством, и неуклюже залез на него.

– Пинту? – спрашивает Судьба?

– Почему Судьба на разливе? – спрашиваю я. – Почему Одиночество сидит слева, а Смерть – справа? Почему страх где-то прячется в темном углу? Что вообще все это значит?

Не то, чтобы я впал в отчаяние, когда понял, что выхода отсюда нет.

Это было похоже на очень реалистичный сон или, я бы сказал, какую-то зарисовку безумного художника или сценариста. Только вот я не давал согласия помещать меня в этот театр остервенелого безумца.

– Нас было больше, Валентин, когда ты был молод, – говорит Судьба. – Здесь были полностью забиты все столики, некоторым приходилось пить даже стоя. Поверь мне, это были твои лучшие годы. Как раз тогда, когда ты только вышел из детдома и выбирал дальнейший путь. Здесь были и амбиции, здесь были и мечты, желания, рвения, цели. Здесь было и отчаяние, ненависть, апатия и бессмысленность в своих действиях. Из-за последнего, кстати, все отсюда и ушли. Бессмысленность практически полностью захватила этот бар. Теперь нас осталось здесь всего четверо. И этот бар – это твой бар, Валентин. Он угасает.

Я смотрел то на Судьбу, то на Одиночество, то на Смерть, то на Страх. Все они, кроме Судьбы, сидели с поникшими головами, прикрытыми капюшонами, и молча слушали то, что говорила Судьба. Лишь иногда кивая и приговаривая:

– Как здесь было красиво!

Или:

– Какой же ты слабак!

Или:

– Ты все испортил!

Но я до конца не мог понять одного: где я, черт возьми, нахожусь? Что это за место, в котором какие-то непонятные мне люди представляются какими-то метафорическими определениями чувств и жизни? И почему я не могу выйти отсюда?