Шрифт:
– Потому как отсутствуют, – поддакнул Славка и чуть тише добавил: – Канальи!
– Что ж, граф, в целом я доволен. Присаживайтесь. И вы, юные леди, и вы бравые юнкера.
– Никак невозможно-с, – продолжал дурачиться Славка. – Сами изволите видеть, парты для первоклашек.
– Упс! – Эсэм покачал головой. Смутить его было невозможно. – И что мы думаем по этому поводу?
– Полагаю – интриги-с. Завистники и все такое. Oh, ces intrigues, votre exellence! – Французский у Славки был безупречен.
– Не страшно, мон шер. – Эсэм величаво махнул рукой. – Значит, будем рассаживаться на полу.
– На полу? – возмутился кто-то из девчонок.
– Именно! Представим, что мы на пленэре. Ну, или на пикнике – кому что предпочтительнее. Пол деревянный – не простынете.
– Но там же грязно!
– Ревнителям чистоты я раздам газетки и обложки от тетрадей, а кто не желает сидеть, приглашаю к доске. Будем рисовать мелками стоя. – Эсэм окинул нас искрящимся взором. – Сегодня, господа, рисуем эмоции. Не простенькие эмотиконы, а гримасы ужаса, восторга, любви и недоумения. Для тех, кто не в курсе, что это такое, просьба подойти к зеркалу – я вижу одно такое у входа. Цель урока – осмыслить магию глаз и магию улыбки.
– А магию гнева? – переспросил кто-то.
– Всенепременно! Но исключительно как контрапункт, важный для понимания главной жизненной изюминки.
В классе зафыркали.
– И в чем заключается главная изюминка?
– А вот на этот вопрос вы мне сегодня сами и ответите. Желательно рисунками…
Иногда и жирафы способны на скоростные поступки. Если честно, сидеть на полу и анонимно черкаться в альбоме мне не очень хотелось. Куда прикольнее было работать у доски, постоянно общаясь с Эсэмом с помощью мелков, тряпки и чумазых ладоней.
Хитрецов вроде меня выскочило еще человек шесть, но странным образом места хватило всем. Зашуршала бумага, заскрипели мелки – дело пошло. А вскоре из-за хохота уже и не стало ничего слышно. Смеялись над тем, что изображали сами, а больше всего – над комментариями учителя.
– Все верно, мимику проще задать морщинками, но если мы рисуем ребенка – какие могут у него быть морщинки! Взгляните друг на друга, улыбнитесь по-настоящему – и вы увидите, что наши глаза светятся…
Моя рука с мелом сама собой опустилась. Я сразу вспомнил Алису, вспомнил ее глаза. Что-то ведь в них тоже было такое. Определенно – какой-то свет! Может, она его и не видела, но я-то еще не ослеп. Когда она улыбалась, в глубине глаз зажигались крохотные огоньки, а если хмурилась, огоньки гасли.
Блин!.. На минуту-другую мне стало грустно. Прямо будто под дых врезали. Мой мелок вполне самостоятельно изобразил на доске унылую физиономию. До того унылую, что я сразу понял: это автопортрет…
В середине урока, должно быть заслышав басовитый гогот, к нам заглянула завуч Элла Витальевна. По классу тут же подобием взрывной волны раскатился запах ее умопомрачительных духов. Кое-кто полагал, что это было своеобразной защитой завуча от нашего брата. Во всяком случае, приблизиться к ней было непросто. У иных деток кружились головы, рассказывали даже про случаи обмороков…
В кругах старшеклассников ее прозывали Эллочкой-людоедкой, хотя ни человеческим, ни каким другим мясом она не питалась. Будучи убежденной вегетарианкой, школьный завуч предпочитала питаться иными материями – возможно, именно поэтому была еще по совместительству школьным психологом.
Так или иначе, но сейчас взгляд ее был строг, губы поджаты. Да и как иначе она должна была реагировать? Вместо стройных ученических рядов в классе наблюдалась мешанина тел, вместо благостной тишины – откровенный галдеж. Кто-то из самостийных художников и вовсе разлегся на полу, многие сидели на детских партах, и все это анархическое безумие тонуло в несанкционированном хохоте.
– Атас! – брякнул Димон.
Шум тут же пошел на спад.
– Я вижу, тут у вас… – начала было Эллочка.
Но чудный наш Эсэм находчиво вскинул ладонь:
– Минутку, Элла Витальевна!
– Что вы себе…
– Внимание! – властно обратился к классу Эсэм. Когда он хотел, голос его приобретал рокочущую мощь. – Всем и каждому рисую задачу и жду пояснений! Самых трепетных и талантливых!
Конечно, мы развернулись, подняли головы и вытаращили глаза. Если Эсэм к чему-то призывал, это было неспроста.
– Элла Витальевна, могу я попросить вас взглянуть на эту вазу с цветами? А еще лучше – приблизиться к ней и осторожно коснуться кончиками пальцев. Совсем чуть-чуть!
Ёшкин кот! Как же он это произнес! И не произнес даже, а пропел! Уже и не рокот звучал в его голосе, а некое весеннее журчание.
– Да, но зачем? – растерялась завуч.
– Честное слово, вы сами все поймете. Для нас это крайне важно!
Точно под гипнозом Элла Витальевна подошла к стоящей на учительском столе вазе с цветами, опасливо погладила ее рукой. Эсэм с замиранием следил за ее движениями.