– Все это справедливо, – сказал я, – но только до тех пор, пока исторические события не переиначиваются в угоду современным мыслям исследователя.

– Ну а как же исследователь может использовать исторические факты, если они не соответствуют его мыслям?

– Если исторические факты не соответствуют мыслям исследователя, – сказал я, – исследователь должен изменить мысли, а не факты.

Она опять замолчала. Мне казалось, что сказанное мной бесспорно, но я чувствовал, что она замолчала не потому, что согласилась, а потому, что опять сочла меня человеком с отсталыми взглядами, против которых нечего даже и возражать.

Реферат о Разине они опять обсуждали чуть ли не до утра. На этом, кажется, их ферейн и закончился. Но зато начался период «фричей». Некая фрау Фрич была хозяйкой дома, где жила Бардина со своими подругами. По имени этой Фрич и стали называть всю компанию. Деятельность «фричей» вскоре стала весьма заметной. Основание новой библиотеки, покупка Русского дома (то есть дома для русских студентов) – все эти идеи исходили оттуда. Я, как закоснелый ретроград, и к тому же ретроград мужского пола, приглашен в эту компанию не был.

Дорогой мой, далекий Костя!

Извини, дружище, что долго не писал, было мало времени и много лени. Новостей у меня никаких нет. Не считая того, что я нахожусь фактически на грани развода со своей женой. Представляю себе твое удивление, твой немой вопрос, обращенный ко мне: как же так? А вот так. Всякому неженатому скажу: не женись никогда на девушке, одержимой высокими идеями, ни к чему хорошему это не приведет. Женись на простой девушке, чьи помыслы не идут дальше устройства семейного гнезда и рождения детей, так оно будет вернее. На свою беду, я эту истину осознал слишком поздно. Проклинаю тот день и час, когда я решился ехать за эти кудыкины горы. Обстановку, царящую здесь, я тебе уже обрисовывал. Но, правду сказать, не думал я, что все это коснется меня так непосредственно и станет причиною разрушения нашей семьи. Была у меня жена – молодая, красивая, женственная и даже кокетливая, а стала бакунистка или лассальянка, уже не знаю даже, кто именно. Последнее время в семье у нас уже нет никаких других разговоров, кроме как о положении народа в России (о чем она имеет представление только по сочинениям западных социалистов Фурье и Сен-Симона), о несправедливости государственного устройства, о том, что надо бороться против существующих порядков и ради поставленных целей можно отказаться от всего личного, включая семью. Впрочем, семьи, в настоящем понимании этого слова, у нас уже нет. Жену свою я чаще вижу в университете, чем дома. Вечера, а то и все ночи, проводит она в обществе своих здешних подруг, о которых я тебе уже сообщал. Не знаю, произойдет ли в России когда-нибудь революция, у нас в семье она уже практически произошла. Чем больше мы здесь живем, тем холоднее и даже враждебнее становится ко мне моя Вера. Мы даже спим уже в разных комнатах. Часто в душу мою закрадывается сомнение. Может быть, она права? Но путь, на который она становится, может выбрать для себя только сильный человек, а я в себе такой силы не чувствую. Она понимает это и, кажется, начинает испытывать ко мне просто презрение.

Еще зимою планировали мы поехать на весенние вакаты в Россию. Посетить в Петербурге Екатерину Христофоровну (после смерти Николая Александровича и нашего отъезда за границу она перебралась в столицу вместе с младшими детьми), а затем податься в Казань присмотреть место и подыскать средства для устройства больницы. Однако недавно Вера объявила мне, что со своими подругами и сестрою едет отдыхать и осматривать красоты Швейцарии, а также заодно посетить Невшатель, где есть секция какого-то Интернационала. На мой вопрос «А почему бы нам не поехать вместе?» она сказала, что едет с подругами, которые все не замужем, и мое присутствие будет им неприятно. Я, понятно, наговорил ей грубостей в том смысле, что она замуж выходила не за подруг, а за меня, и должна выполнять связанные с этим фактом обязанности. После этого она надулась и молчала два дня, а на третий высказала мысль, что муж и жена должны время от времени разъезжаться в разные стороны, чтобы не надоесть друг другу. Из всего сказанного я заключил, и не без основания, что мне не грозит опасность надоесть ей, потому что я ей уже надоел. Вчера они действительно уехали, и я проводил ее на вокзал. При этом она меня сторонилась и поглядывала на своих спутниц виновато, как бы давая понять, что я сам навязался. Когда же наступил момент прощанья и я обнял ее, желая все же расстаться по-хорошему, она, явно стесняясь своих подруг, торопливо поцеловала меня в щеку, тут же высвободилась из объятий, которые были ей неприятны, и побежала в вагон, из которого даже не выглянула.

Конечно, здравый рассудок подсказывает, что при таких обстоятельствах ничего не остается более делать, как разводиться, но я люблю ее, свою мисс Джек-Блэк, и сердце мое разрывается от всего этого.

Вот, мой друг, какую грустную историю я тебе поведал. А теперь расскажу о своей встрече с самым загадочным человеком нашего времени.

Вчера я отправился в одно захудалое кафе, где мы договорились встретиться с моим здешним приятелем Владыкиным (о нем я тебе, кажется, писал прошлый раз).

На одном перекрестке я вдруг заметил странное оживление. Здесь толпились какие-то люди, в основном студенты. Было ясно, что они чего-то ждут. Тут из-за угла быстро выехала полицейская карета. Какой-то взлохмаченный молодой человек, находившийся внутри ее, обеими руками вцепившись в прутья решетки, кричал на всю улицу:

– Я революционер, а не уголовный преступник! Швейцарское правительство отдает меня убийцам! Я требую свободы и гласного суда!

В это время карета остановилась, потому что кто-то из студентов кинулся под ноги лошадям. Теперь лицо того, кто находился внутри, было мне хорошо видно. Длинные волосы, безумные темные злые глаза и тонкие губы. Сказать правду, лицо его показалось мне отталкивающим.

– Кто вы? – спросил я, хотя сам уже догадывался.

– Я Нечаев! – сказал он резко.

Готовый услышать именно этот ответ, я все же вздрогнул.

Он сразу уловил эту мою реакцию и заговорил быстро, страстно.

– Ага, знаешь меня! Знаешь и стоишь! Равнодушно смотришь, как везут на убийство русского революционера! Дай закурить! – попросил он все в том же истерическом тоне.

Я поспешно достал из кармана подаренный батюшкой серебряный портсигар, раскрыл, сунул ему в окошко, думая, что он возьмет одну или две папиросы. Но он жадно выхватил у меня весь портсигар и посмотрел на меня еще более злыми глазами.