И ушел. Солдаты, повернувшись к ней, сказали: «Беги!». Та, переминаясь на босых ногах, отрицательно кивает головой. «Беги! Ты еще можешь сражаться».– «Нет». «Я тебе приказываю – беги! Как тебя зовут?» – «Рита». – «Беги. Мы победим. Потому что бьем без промаху – наши пули летят от сердца…»

Они прикрыли ее от пулемета. Сказав: «Прощайте, друзья…», Рита Бондарь бежала, и спустя сутки непрерывного бега, уставшая, голодная, без сил, дошла до своих частей…»

– …И поедем мы в тыл, – выкатив глаза, хлопнула в ладоши Ангелина.

– Война повсюду. Нет его, тыла, – ответила Рузиля, насупившись.

– Ооо, сама придумала? Или подсказали? – Издевательски спросила блондинка.

– Нет, не придумала, это Эренбург.

– Кто? Оренбург?

– Оренбург, сама ты Оренбург! – Возмущенно воскликнула Рузиля. – Совсем дура, эйе ме?

– Ме, – кивнула Ангелина и рассмеявшись, пихнула в бок лежащую Риту, – бульбаш, кто такой Эренбург?

– Лошадь татарская, отстань, Портнова, дай поспать, – недовольно откликнулась брюнетка, перевернувшись на бок, – дура.

– Не дура, а авантюристка, – хихикнула Ангелина, обняв колени, – ладно, татаро-монгол, не обижайся, я же любя. А в Оренбурге у меня тетка жила, когда–то. Я даже не помню ее путем.

– Я родилась там недалеко, – также обняв колени, ответила Рузиля, – рядом совсем, в деревне. Авылда, эх.

– Эх, хорошо в деревне, – мечтательно сказала Ангелина, – скучаешь, да?

– Эх, да, – грустно опустила голову Рузиля, шмыгнув носом.

– Ну, давай, не грусти, – пододвинула к ней котелок с жареной, речной рыбой Ангелина, – давай кушать, Рузиля апайка. У меня в школе девочка была, мы ее так называли. Она по-русски ни бум–бум, и все апай да апай, – захихикала девушка в кулак, – ну, мы ее потом ругаться научили, и она апай, бл, апай…

– Уф, собакалар! – Рассмеявшись, воскликнула Рузиля. – Не могли чему–нибудь нормальному научить, дуралар.

– Да чему я научу, татарскому что ли? – Покрутила пальцем у виска и развела руками Ангелина, обернувшись к Рите. – Спит.

– Кушай, йргем, – татарка пододвинула котелок к молчавшей все это время Лене, но та лишь проводила его безучастным взглядом. Она не могла произнести ни слова – тишина воцарилась в ее мире с той самой секунды на набережной Дугавы, когда Отто повернулся к ней, и Лена едва не взошла к виселице. Она не могла произнести ни слова, хотя пыталась, но лишь беззвучно шевелила губами. Страшно ныли покрытые толстыми мозолями руки прекрасной пианистки, девочки – Леночки. На ее глазах убили человека – она видела смерть маленькой Сони, видела страх в ее глазах, пустоту глаз мертвого человека. Она видела трясущуюся опору моста и отчаянно бившуюся в схватке с мраком девочку.

«Еврейская шлюха!».

Только за это прекрасного человека убили: за национальность и происхождение, которые человек не может выбирать самостоятельно.

«Не надо, я прошу вас».

– Молодец, девка, – бросив взгляд на Лену, сказала Ангелина, закончив с ужином и облизав пальцы, – не испугалась. Эх, чуть–чуть не успела, – сняв китель, она стянула сапоги и, вытянув ноги, устроилась рядом с подругой. – Хорошо–то как, эх, сейчас бы босиком, да по мостовой в Эренбурге.

– Оренбурге, идиотка, – не открывая глаз, проворчала Рита.

– Да хоть в Симбирске, какая разница? – Рассмеялась блондинка и обняла подругу.

– Лена, тебе надо поесть, – снова пододвинула еду к Лене Рузиля и, сняв шерстяной платок, накинула ей на плечи. – Не хочешь? Ну, ладно. А хочешь, спою? Хочешь? – Обрадовалась она, когда подруга, слабо улыбнувшись и тепло на нее взглянув, кивнула в ответ.

Над Даугавой зазвучала старинная, грустная мелодия о прошедшей молодости. Она опустилась на мостовую, пройдя мимо спящих в окопах рабочих, провела рукой по опоре моста. Заглянула на опустевший железнодорожный вокзал, на освещенную луной платформу номер 4. Прошла мимо «Альгамбры», осмотрев пустые, роскошные залы, где еще недавно играла музыка и танцевали фокстрот. Грустно прошла в сгоревший дом на Даугавской, в разгромленную комнату, мимо разбитого пианино в тесном коридоре. Печально взглянула на 4 этажное здание на улице Грициниеку, остановилась на брусчатой мостовой и прислушалась к стонущим, укрывшимся на центральном рынке женщинам и детям. По разбитым снарядами дорогам, мимо разбомбленных, сгоревших зданий, прошла к Дому с черными котами, и нежно потрепав по волосам уснувших снайперов, присела перед Леной.

Облегченно, устало вздохнула девушка и крепко обняла своего ангела–хранителя, опустив ей на плечо голову.

***

Лена вновь шла по пустому, мрачному Ленинграду. Вымерший город, и страшные, измученные голодом горожане, везущие на санках своих детей, уже мертвых. Наледь на лицах и в душе, на сапогах, руках и в отсутствующие взгляды. Мама, которая что–то говорит, но Лена слышит лишь «просыпайся, скорее, вставай!».

Она проснулась, но не сразу поняла, что в комнате есть кто–то еще. Не открывая глаз, Лена чувствовала чье–то дыхание. Дождя не было, и тишину нарушали лишь артиллерийские залпы, где–то там, совсем рядом. Она слышала, как шуршит одежда, и кто–то осторожно, словно лис, шагает по деревянным половицам. Лена даже не могла понять, где Рузиля, открыть глаза – значит, выдать себя. Она чувствовала его или ее нервное дыхание и шум приклада автомата, бившегося об бедро при ходьбе. Спустя мгновение человек подойдет к кровати, к ней.

Человек сделал еще шаг и вдруг замер. Затем, подойдя вплотную к кровати, он склонился к Лене, которая уже превратилась в густой комок нервов. Незнакомец вдохнул ей в лицо…

– Ааа!!! – Не помня себя, закричала Лена и, открыв глаза, набросилась на молодого человека, вцепившись ему в шею руками.

– Ааа!!! – Закричал в ответ парень и упал на пол, оттолкнул девушку, больно ударившуюся об стол. Через мгновение из–под кровати выскочила Рузиля, направив автомат на непрошеного гостя, но тот одной рукой вырвал оружие и отбросил в сторону, а другой нанес прицельный удар в переносицу. Усмехнувшись, молодой человек повернулся к Лене, когда увидел нацеленный на него автомат Дегтярева. Закатив глаза, он сделал последние два шага в своей жизни – очередь сразила его наповал. Схватившись за живот, молодой человек упал замертво.