В 1980 году Эрика Фридман впервые в истории изучения животных-компаньонов измерила их полезность для здоровья людей, анализируя статистику восстановления пациентов после инфаркта по критерию наличия у них кошек и собак. Это позволило ей сделать вывод о способности животных обеспечивать необходимый для выздоровления психологический комфорт 25 . Вслед за Фридман десятки исследователей межвидового взаимодействия пытались вычислить, как животные влияют на переживание стресса. Ученые подсчитывали у испытуемых уровень артериального давления, частоту сердечных сокращений, содержание в крови гормонов и иммуноглобулинов. В результате выяснилось, что тактильный и/или зрительный контакт с харизматичным животным практически мгновенно снижает психологическое возбуждение, а продолжительные отношения с питомцем формируют своего рода буферную зону между человеком и стрессовой средой 26 . Способность животных успокаивать нервы привела к распространению профессиональных собак-терапевтов в больницах и домах престарелых. Иногда питомцев «выписывали» в дополнение к медикаментам для лечения на дому. Сегодня животные-терапевты работают в школах и университетах, залах суда и тюрьмах – сфера их применения продолжает расти, побуждая задействовать приютских собак. Антистрессовый потенциал животных-компаньонов привлекает не только пожилых людей с предрасположенностью к сердечно-сосудистой недостаточности. Финансовая нестабильность, хронические переработки и эмоциональное истощение вызывают потребность в непрерывной поддержке и заботе почти у каждого. Как следствие, рынок животных-компаньонов устойчиво растет. Между тем жизнь с питомцами не сводится к непродолжительному контакту в присутствии специалиста и, помимо эмоциональных подъемов, включает стрессовые ситуации: это может быть тяжелая болезнь животного, переезд в другую страну, сложности в поиске жилья. Вопрос о роли животных-компаньонов в поддержании здоровья своих опекунов остается открытым, так как ответ на него требует продолжительного исследования многих субъективных факторов.

Спустя два десятилетия после публикации исследования Фридман стало очевидно, что в формуле влияния кошек и собак на физическое и психическое здоровье своих владельцев есть множество неучтенных переменных. Так, исследование, опубликованное в 2010 году, не подтвердило выводы, сделанные Фридман в 1980-е и 1990-е. Ученые получили противоположные результаты: некоторые опекуны собак, а еще чаще кошек после сердечного приступа чувствовали себя хуже, чем пациенты, у которых не было животных 27 . Это может быть связано с тем, что люди стали больше переживать о благополучии своих питомцев, а значит, последних стоит рассматривать не только как средство снижения стресса, но и как его источник. Также, анализируя методологию изучения эффектов межвидового взаимодействия в ретроспективе, современные ученые находят ошибки и упрощения, которые ставят под сомнение выводы многих исследований. Так, Мишель Моррисон подчеркивает, что такие эксперименты не учитывают необходимость расширенного наблюдения за состоянием пациентов после терапии с участием животных для определения продолжительности эффекта. Оптимистичные результаты клинических исследований, подтверждающих положительное влияние присутствия кошек и собак-терапевтов на самочувствие пациентов, не могут распространяться на питомцев – такие опыты игнорируют фактор новизны при взаимодействии с незнакомыми животными, регистрируемый эффект от общения с ними значительно выше 28 . Исследования, проведенные Николиной Антонакопулос в Канаде и Ясмин Пикок в Австралии в 2010 и 2012 годах, не выявили прямой положительной зависимости между привязанностью к животным-компаньонам и психическим здоровьем их людей, а, напротив, обнаружили негативные корреляции – например, склонность одиноких владельцев кошек и собак к повышенной тревожности 29 . Это не значит, что животных-компаньонов стоит считать спутниками одиночества и депрессии, но результаты подобных исследований ставят под сомнение распространенные предубеждения – например, что сам факт наличия питомца поможет избежать проблем со здоровьем.

Как и любая вредная привычка, постоянное продление рабочего времени и исчерпание ресурсов психики пагубно отражаются на здоровье и приводят к депрессиям, паническим расстройствам, СДВГ и другим ментальным проблемам. Основным вектором распространения и обострения негативных эффектов когнитивного капитализма теоретик медиа Джоди Дин считает интенсивное цифровое общение: «интимная близость» с коммуникационными технологиями меняет то, как современный человек переживает одиночество и социальное взаимодействие, как чувствует себя в приватном и публичном пространствах 30 . Эти изменения влияют на способность находиться в одном и том же состоянии продолжительное время, в частности концентрироваться на выполнении одной задачи. Постоянный доступ к новому контенту, смена активностей и декораций превращаются в навязчивую потребность. В «Капиталистическом реализме» Фишер рассуждает о привыкании к интенсивной сенсорной стимуляции и приводит в пример студентов-отличников, которые не могут сосредоточиться на чтении текста и после пары предложений начинают скучать. Фишер видит проблему в подключении к «матрице чувственных стимулов», состоящей из чатов, ютуба и фастфуда 31 :

Динамика эмоций, связанная с потреблением цифрового контента, заменяет дисциплину внимания: одно касание – и доступ к информации восстановлен. При этом отключиться от матрицы удовольствий возможно только при наличии дисциплинирующего фактора: физического присутствия преподавателя или коллег.

Многие из нас ощутили это на себе, работая дистанционно во время карантина. Некоторые заметили, что музыка, сериалы и переписка в соцсетях не помогают расслабиться. Пассивное потребление новой информации и впечатлений кажется отдыхом, но по факту провоцирует перевозбуждение и усталость. Парадоксально, зависимость от визуальной и аудиостимуляции, источником которой служит цифровая среда, придает дополнительное значение знакомому физическому опыту. Привычные маршруты, любимые мелодии на репите, одинаковая одежда, еда с предсказуемым вкусом, не меняющиеся годами кафе и книжные магазины, поглаживание любимого животного и другие рефрены приобретают важность как механизмы сохранения энергии и уклонения от стресса новых, неподконтрольных нам переживаний. Постепенно опыт, позволяющий создать иллюзию стабильности, перестает быть ценным сам по себе и воспроизводится лишь для профилактики тревожности, пока не надоест. Как часто мы трогаем животных, чтобы переключить внимание? В среднем за день работы на компьютере я прикасаюсь к коту 10–15 раз, в том числе когда он спит (хотя от этой привычки я пытаюсь избавиться уже несколько лет). Как часто он сам предлагает себя погладить? Дважды в день.

Расфокусированное сознание цепляется за чувственные стимулы и легко поддается гипнотическому эффекту техносоциальности. В итоге помимо работы, за которую платят, многие из нас заняты дополнительным трудом: просмотром и оценкой контента в соцсетях. Таким образом мы убиваем время, переключая внимание с одного поста на другой каждые несколько секунд. Терранова рассматривает этот механизм как неосознанное сопротивление эксплуатации – необходимости быть на связи и думать о работе больше 8 часов в день, пребывая в состоянии непрерывного стресса. В то же время такой протест против работы представляет собой лишь ее модификацию, так как каждая секунда нашей активности в соцсетях – переходы по ссылкам, лайки, комментарии и публикации – приносит микроренту акционерам Facebook 33 , Twitter и других корпораций, а также их рекламодателям 34 .

Вопрос кризиса внимания стал актуальным уже в конце XIX – начале XX века. В ту эпоху коммерция в городской среде породила негативный эффект: яркие рекламные вывески и развлекательные аттракционы эксплуатировали органы чувств 35 .

С распространением мобильного интернета визуальная и информационная нагрузка достигла критического уровня. Одним из симптомов развития патологий внимания и памяти стал запрос на эмоционально-насыщенный контент, рассчитанный на предельно быстрое восприятие, – мемы, стикеры, гифки и видео с трогательными животными. Даже обмен таким контентом превратился в форму психологической поддержки.

Развивая концепцию жестокого оптимизма Берлант, антрополог Эллисон Пейдж назвала эффект от просмотра изображений и видео с трогательными животными жестоким облегчением. Потребление такого контента в порядке прокрастинации смягчает эмоциональное напряжение, связанное с работой. В то же время полученный во время просмотра окситоцин подавляет импульсы сопротивления эксплуатации и примиряет с режимом сверхурочной работы 36 . Прикосновения к коту в перерывах между зумами создают похожий эффект. В определенной степени тактильное взаимодействие с животными-компаньонами, как и видео с детенышами панд, тигров и коал, позволяет справляться с неустойчивостью внимания. Исследования психофизиолога Хироси Ниттоно и его коллег из Университета Хиросимы зафиксировали влияние кавайных изображений на аккуратность и сосредоточенность людей. Эксперимент продемонстрировал, что фотографии трогательных животных улучшают и настроение, и продуктивность, особенно при выполнении задач, требующих предельной концентрации 37 . Тем не менее такой контент лишь на короткое время снимает симптомы стресса, но не устраняет его причин, напротив, поощряет дальнейшую самоэксплуатацию. Это превращает животных и их изображения в участников надкорпоративной мотивационной программы, направленной на поддержку режима перманентного труда.