Низкие кирпичные постройки Роджерс-парка и Эванстона быстро сменяются зеленью Северного берега. Как будто между ними провели линию, отмечающую, где кончается бетон и начинается лес. А потом автоматический голос объявляет остановку Сатклифф-Хайтс, и двойные двери поезда открываются навстречу легкому солнечному свету северных пригородов. Я выхожу из электрички и вижу прислонившегося к «мерседесу» Уилсона, который приехал, чтобы отвезти меня домой, хотя я не звонила и не сообщала, на каком поезде прибуду. Я еще не дошла до машины, а он уже открывает передо мной дверцу.

– Давно ждете? – спрашиваю я, опускаясь на прохладное кожаное сиденье.

Переднее сиденье. Уилсон знает, что сколько бы он ни настаивал, сзади я не сяду.

– Не очень, – отвечает он.

На лице у него играет бесстрастная, всезнающая улыбка. Вокруг носа и в уголках глаз залегают глубокие складки. Нос испещрен нитями поврежденных кровеносных сосудов. Сколько себя помню, он всегда выглядел таким же старым и таким же потрепанным.

– Несколько часов? – уточняю я.

– Нет, – говорит он, закрывает дверь, обходит машину спереди и занимает водительское место.

– Врете, – отвечаю я, поднимая с приборной панели книгу в мягкой обложке. «Дэвид Копперфильд». Уголок страницы загнут чуть ли не посередине.

– Я начал читать несколько дней назад, – поясняет он, когда мы вливаемся в редкий поток воскресного транспорта.

– Ну да, конечно.

– Вы бы предпочли, чтобы она позволила вам идти пешком?

– До дома десять минут. Думаю, я бы справилась.

– То есть за это вы бы на нее не разозлились? – спрашивает он.

В ответ угрюмо смотрю на него.

– Знаете, мы с Карлой слушали ваш подкаст, – говорит он. – По-моему, он очень хорошо сделан.

– Я не выдам вас маме, – отвечаю я, хотя мне на удивление приятно слышать похвалу из уст Уилсона.

Они с женой работали на нашу семью с тех пор, как мы с Мэгги были детьми. Карла готовила, иногда присматривала за нами, исполняла роль экономки. Уилсон водит машину, ухаживает за садом и заботится о Карле. Приятно знать, что кто-то еще, кто знал Мэгги – кто любил ее и остро ощутил ее потерю, – одобряет мою работу.

– Не говорите глупостей, – отвечает он. – Я сказал ей то же самое.

– Вы сказали маме, что слушали мой подкаст? – спрашиваю я.

– И что счел его очень хорошим.

– Вы смелее, чем я.

– Это она попросила меня его послушать, – говорит он.

Это настолько невероятно, что даже смешно. Я поворачиваюсь к нему лицом.

– Моя мать попросила вас послушать? Моя мать? Саманта Риз? Блондинка, ростом около пяти футов восьми дюймов, спина такая прямая, как будто она завела интрижку с хиропрактиком?

– Она самая, – отвечает Уилсон. – Она попросила меня послушать и дать ей знать, нет ли там чего-нибудь, потенциально компрометирующего семью.

– Ах, понятно, – вздыхаю я. – Наверное, у нее в расписании нет времени для подобных вещей. Защищать честь семьи от дочери-предательницы.

– Вы к ней слишком суровы, – говорит Уилсон. Знакомая песня, как будто он ждет, когда я наконец достигну возраста, при котором забуду, насколько мама осложнила мне детство. – Она боялась, что слишком расстроится, если сама послушает, – продолжает он.

– Это не ей пришлось прожить все это в реальном времени, – возражаю я. – Ей не пришлось говорить с человеком, который нашел тело. Ей не пришлось сдавать образец ДНК.

Обычно я стараюсь не вспоминать то утро, когда я сидела, прижав вспотевшие ноги к пластиковому стулу в полицейском участке Двадцать четвертого округа, пытаясь разобраться, о чем мне молиться, пока я ждала, что меня вызовут сдавать генетический материал, который может совпасть с ДНК Неизвестной.

Без сомнения, Бог осудил бы меня, начни я молить о смерти сестры, просто чтобы наконец получить ответ. Я могла бы молить о прощении за то, что провела столько лет, пытаясь забыть сестру, пытаясь забыть вопросы, на которые не было ответа, пока я ходила дегустировать вино с Эриком, тренировалась в спортзале и смотрела сериалы на Netflix Андреа.

Я наконец поняла все, когда детектив Олсен опустился возле меня на колени. Он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. С извиняющимся видом он открыл упаковку набора для анализа ДНК. Импульс, который я ощутила как трепетный звон колокола, пробудил во мне желание найти утешение в объятиях мужчины. Лишь танец на краю той бездны, которой я боялась больше всего, мог умиротворить меня: будучи беззащитной, бросить им вызов, пускай попробуют причинить мне боль. Когда они этого не делали, удовольствие было во сто крат слаще.