– Все любят истории о мертвых девушках, – говорит он. – Люди просто обожают подобную муть.

– Пропавших. О пропавших девушках, – уточняю я, и мой собеседник, слизывая капли коктейля между большим и указательным пальцами, издает на удивление высокий смешок.

– Да она точно мертва! Быть не может, чтобы выжила. – Он делает большой глоток. – Отстой… Шоу, которое продюсирует моя компания, намного лучше.

– Да ну? Это какое же? – без всякого выражения спрашиваю я, потягивая сухой мартини.

Вот она я, девушка в коротком платье, с коротко стриженными волосами, играю отведенную мне роль, как и все остальные. Ношу растушеванные тени. Пью терпкие напитки. Крутая и хитрая, как суперзвезда с картины Уорхола.

– «Шоу Чака Хоффмана», – отвечает он.

Слышала про такое. Чак Хоффман пытается подражать Бену Шапиро, но, скорее, попадает в одну категорию с Алексом Джонсом [1] .

– Это награда за лучший дебют, – говорю я. – Уверена, ваше шоу в другой категории.

– Ну и ладно, – говорит он. – Оно все равно лучше. Никаких мертвых девушек.

– Может, вы, ребята, просто недостаточно стараетесь, – отвечаю я, и он снова начинает пьяно хихикать.

– Мило, – говорит он, как будто приятно удивлен моим остроумием. Кончиком пальца он, словно экспериментируя, проводит по моей руке. – А ты забавная.

На секунду позволяю себе вообразить, как разбиваю бокал о его переносицу. Интересно, что проще разбить – ножку бокала для мартини или мягкие ткани его лица? Впрочем, время неподходящее. На сцене к микрофону подходит женщина в платье с блестками. На темном экране у нее над головой появляются слова, и она зачитывает названия:

– Тебя как зовут? – спрашивает мужчина.

– Марти, – честно отвечаю я, потому что не могу здесь назвать свой обычный псевдоним, а значит, делать нечего, приходится сказать правду.

По залу разносятся аплодисменты.

– Ну, что я говорил? – спрашивает он.

– Что? – переспрашиваю я.

Он указывает на сцену. На экране тем же самым золотистым шрифтом написано: «“НЕИЗВЕСТНАЯ”, победитель в категории “Лучший многосерийный дебют”».

– Так что мне будет за то, что я угадал?

Похоже, он собой чрезвычайно гордится. Вытаскиваю из бокала оливки и допиваю мартини. Оно обжигает горло. Чисто ради прикола опускаю шпажку с еще мокрыми оливками ему в стакан и слегка помешиваю.

– Какого хрена? – возмущается он, скривившись.

– Поздравляю, – отвечаю я и иду на сцену забрать награду.

Если честно, несмотря на то, что я сказала мистеру «Саузен Комфорт» с колой, все действительно началось с мертвой девушки. Неизвестную номер 4568 привезли в офис судмедэксперта округа Кук семнадцатого апреля две тысячи восемнадцатого года. Ее бросили на улице возле «Масонского медицинского центра» во время весенней грозы. Согласно отчету судмедэксперта, в венах у нее было полно героина и моноэтиленгликоля, более известного как антифриз. Ей было лет тридцать-тридцать пять. У нее были удалены миндалины и наблюдалась легкая анемия, скорее всего, из-за того, что она недавно родила. На правом бедре – большая татуировка в виде ящерицы. И у нее были светлые волосы.

Звонок застал меня за обедом с Андреа. Если бы детектив Ричардс еще работал в полиции Чикаго, он, наверное, сам бы со мной связался. Но когда пропала моя сестра, ему уже было за сорок, и в две тысячи семнадцатом он вышел на пенсию. Сменивший его на этом месте детектив – какой-то сопляк, только что получивший повышение после работы под прикрытием в отделе нравов, – видимо, не счел нужным набрать мой номер, хотя бы из вежливости. К счастью, каждые шесть месяцев в течение последних десяти лет я угощала секретаря в приемной судмедэксперта завтраком, так что когда у нее на столе оказалось это дело, она вспомнила Мэгги и связалась со мной.

Все-таки многие детали совпадали. Возраст, волосы, удаленные миндалины. Секретарь даже не знала, что любимой плюшевой игрушкой Мэгги была синяя игуана, которую отец купил ей в зоопарке Линкольн-парка, когда ей было семь лет. Остальных особенностей с лихвой хватило, чтобы предположить, что неизвестной могла быть Мэгги.

Идея записать все случившееся принадлежала Андреа. Мы с ней раньше работали вместе, она брала у меня интервью для серии подкаста в жанре true crime, который продюсировала несколько лет. Да и дружим мы с колледжа, где она изучала журналистику, а я сначала увлекалась криминологией, потом социологией и, наконец, перешла на отделение английской литературы. Когда у меня зазвонил телефон, мы сидели во французском бистро в Лейквью, поскольку Андреа утверждала, что во время первого триместра беременности ее не тошнит только от круассанов с кучей неподсоленного масла. Должно быть, она почувствовала, что речь идет о Мэгги, когда я встала из-за стола, чтобы ответить на звонок. Должно быть, она все поняла по тому, как я стояла на солнце у входа в бистро, прислонившись к побеленной кирпичной стене. Может, я выглядела шокированной. Может, я ухватилась рукой за дверь, опасаясь потерять равновесие; может, на стекле остался белый след в форме полумесяца из отпечатков пальцев. Ничего про тот момент не помню. И все же Андреа наверняка все поняла, потому что когда я вернулась, она уже включила диктофон и положила его на стол между нами.

– Что случилось? – спросила она и подняла руку с серебряным кольцом на пальце, чтобы не дать мне поспешно ответить. Журналистка до мозга костей. – Чтоб ты знала, я записываю.

– Ага, – ответила я, чувствуя, как от лица отливает кровь, а в пальцах ощущается нервное покалывание. Как будто я спала в неудобной позе и только что проснулась. – Ну, видимо, в морге появилась неизвестная.

Я взяла вилку и воткнула ее в несколько тонущих в заправке листиков салата, прежде чем поняла, что никак не смогу поднести их ко рту, прожевать или проглотить. Андреа так поджала губы, что не стало видно ее темной помады.