В спортзале по вечерам всегда кто-то занимается, даже в выходные. Обычно это те, кто работает посменно. Как и я, они выпускают пар, прежде чем выйти на работу. Или расслабляются после субботней смены, во время которой приходилось наблюдать за тем, как развлекаются другие. Это зал для бокса, очень старомодный, тут в основном мужчины, а я к такому не привыкла. И все же это лучше, чем ничего. Пристегиваю велосипед у входа и ныряю в зал. Здесь влажно от пота, а грохот хип-хопа придает ритм каждому движению. Взмахом руки приветствую Рэнди за стойкой регистрации и иду к матам, чтобы размяться. Всего несколько прыжков с разведением рук и ног, несколько отжиманий – в основном упражнения для верхней части туловища, поскольку по пути сюда я крутила педали. Затем оборачиваю руки тканью и занимаю место у подвесной груши.

Когда кулаки врезаются в туго натянутую ткань, по пальцам проходит болезненное покалывание. Постепенно, не без протеста, руки просыпаются, и я вхожу в ритм. Скорость. Мне нужна скорость, потому что мне никогда не хватит силы.

Если ты женщина, то этот урок усваиваешь быстро. Поэтому я боксирую только для того, чтобы поддерживать себя в форме и не потерять преимущества над противником. В целом бокс для меня бесполезен – в основном потому, что этот вид спорта придуман для мужчин. Его правила создают равные условия, но дают преимущество тем, у кого больше вес и сильнее торс. Стоя в двух футах от противника и обмениваясь ударами, побеждают те, кто может дальше дотянуться, те, кто мощнее. Я стала приходить сюда только потому, что этот зал недалеко от моей квартиры в Аптауне, и потому, что больше не могу позволить себе посещать свой старый спортзал.

Живя с Эриком, я ходила в школу джиу-джитсу в Бактауне. Это были серьезные тренировки. Я училась болевым приемам и захватам, борьбе на ковре, тому, до чего судья никогда не позволит дойти боксерскому поединку. На ринге у меня нет ни единого шанса против парней, тренирующихся бок о бок со мной. Поэтому в спорте и есть весовые категории – поставь кого-то вроде меня против тяжеловеса, и схватка закончится очень быстро.

Но если убрать правила, перенести поединок на ковер и дать мне возможность использовать скорость, силу и технику, я могла бы вырубить противника, полагаясь на скорость. Если достаточно тренироваться. В реальности мне бесполезно бить человека вдвое тяжелее меня. Там нет арбитра, который определил бы, честная схватка или нет. Что бы ни показывали в кино, в реальности у меня мало шансов нанести серьезный ущерб мужчине, который весит намного больше меня. Но могу ли я застать его врасплох, выиграть для себя несколько секунд, чтобы бежать? Это я умею. И все же, пока я бью по груше, я думаю, что иногда хорошо просто что-нибудь на хрен побить.

Побоксировав с одним из парней более легкой весовой категории, я, как всегда, устаю оттого, что не могу подобраться к нему ближе и сбить его с ног. Сейчас я не чувствую никакого триумфа. Не радует даже сам удар. Я хочу сделать противника беспомощным, а не наставить ему легких синяков. Хочу представить, что могла бы убежать от него, если бы возникла такая необходимость. Если бы до этого дошло.

Почувствовав себя достаточно выжатой, я поворачиваюсь и замечаю у стены наблюдающего за мной знакомого. Коулман. Я догадывалась, что рано или поздно столкнусь с кем-нибудь из прошлой жизни, но то, что я вижу его здесь, в непривычной обстановке, немного сбивает меня с толку. В последний раз я видела Коулмана на вечеринке, когда занималась сексом с официантом в ванной комнате на втором этаже его таунхауса. Очень надеюсь, что он об этом не знает.

Встретившись со мной взглядом, он приподнимает воображаемую шляпу и идет мне навстречу. Я как раз выхожу с ринга.

– Не сразу тебя узнал, – говорит он, указывая на мою стрижку. – Минутка понадобилась.

– Ага, – отвечаю я.

Сам-то он ни капельки не изменился. Невысокий и крепкий, как и большинство здешних парней. Коулман питает одинаковую страсть к смешанным боевым искусствам и своей работе в сфере финансов, потому что он из тех, кому всегда нужно быть на тропе войны, даже если на нем деловой костюм. Интересно, как много Эрик рассказал Коулману о нашем разрыве. Никогда не считала их близкими друзьями. Так, приятели по работе. Но, может, Эрик все же что-нибудь говорил ему. Знать бы, что Коулман теперь обо мне думает.

– Как работа? – спрашиваю я.

– Хорошо. В этом квартале мы просто в ударе, – говорит он, будто передает важную информацию. – А Синди беременна. В октябре должна родить.

– Поздравляю, – отвечаю я. – Ты, наверное, счастлив…

– Конечно! – Он кивает. – Я попросил Эрика стать крестным отцом. Знаешь, подумал, ему это пойдет на пользу.

– Очень мило с твоей стороны, – отвечаю я.

Видимо, Эрик и Коулман все-таки ближе, чем я думала.

А может, Коулман слышал, как на одной из прошлогодних вечеринок мы с Эриком чуть не поругались из-за заказанного мною в баре джина с тоником. Эрик, настоящее воплощение ответственности, счел нужным тихо напомнить мне статистику относительно фертильности и потребления алкоголя. На любом другом этапе нашего с ним брака я бы закатила глаза, но смирилась, лишь бы не затевать ссору в присутствии коллег Эрика. Или посмотрела бы ему прямо в глаза, при этом продолжая потягивать джин, и пусть бы попробовал на меня рассердиться.

Но это был не любой другой этап нашего брака. Это произошло через две недели после появления в морге Неизвестной. После того, как я передала полиции образец ДНК, поздно ночью вышла на пробежку и переспала с нашим любимым барменом в подсобке нашего любимого бара. После того, как на протяжении многих дней я засыпала с мыслями о детективе Олсене, к которому меня влекло с тех пор, как мы встретились в полицейском участке. Работа этого человека – беспокоиться о том, что случилось с моей сестрой. Его работа – найти ее.

С тех пор как Олсен позвонил и сообщил мне, что моя ДНК не совпадает с ДНК Неизвестной, я начала понимать: что бы я ни делала, я никогда не смогу стать прежней, такой, какой была раньше. В ночь вечеринки у Коулмана все, что я удерживала в себе, чтобы казаться нормальной – исполнять роль хорошей жены, терпеливой дочери, преданной, несгибаемой сестры, – просачивалось сквозь некогда крепкие, но теперь разошедшиеся швы. А Эрик пока этого не заметил. Он не понимал, что последние две недели я обезумела от горя, при этом чувствуя себя неуязвимой. Мне как будто снова было восемь лет, но я уже не имела права вопить во всю глотку, топать ногами, валиться на пол. Если бы он знал, то никогда не стал бы настаивать на посещении той вечеринки. Если бы я рассказала ему, в чем дело, он непременно проявил бы ко мне больше сочувствия и внимания.