— Правда. Где князь? Надо поскорей: ведь только взойти по лестнице и пройти галерею — и они здесь.

Это был тот момент, когда князь вышел из гостиной, оставив Дюкормье. Невероятная новость о прибытии бывшей маркизы со своим доктором со скоростью молнии облетела гостиные, и они мигом опустели: все гости столпились в большом зале вокруг княгини де Морсен. Князь с трудом пробирался через толпу, чтобы подойти к жене, как вдруг пронесся негодующий шепот: «Вот они! Вот они!», и вслед за этим наступило глубокое молчание.

Жером с женой, поднявшись по большой лестнице, вошли в первую залу, потом в длинную, ярко освещенную картинную галерею, которая вела в гостиную, куда собралось все общество. И зала и галерея были пусты, и чем ближе подходили супруги Бонакэ к гостиной княгини, тем яснее видели устремленные на них враждебные взгляды неподвижной, немой толпы. На их месте многие из самых храбрых людей, не отступающих перед материальной опасностью, поскорей бы убежали от подобного приема.

Доктор, одетый вполне корректно, был спокоен, уверен в себе, как человек, заранее обдумавший, на что он идет в трудных обстоятельствах. На Элиозе было простое черное бархатное платье с короткими рукавами и белые перчатки, до половины скрывавшие ее красивые руки; две пунцовые камелии украшали ее черные волосы; в руке она держала букет. Молодая женщина шла так же спокойно и с такою же свободной грацией, как и прежде, когда она входила в эту самую гостиную в качестве знатной дамы. На спокойном лице не замечалось вызова; всегда была только решимость исполнить то, чего требовало ее достоинство, достоинство ее мужа. Анатоль также находился в числе зрителей подготовлявшейся сцены. Хотя он знал, что доктор решил сделать визит де Морсенам, но теперь не верил своим глазам. Подобная смелость казалась ему тем более опасной, что по разговорам окружающих он судил о приеме, какой ждет доктора и его жену.

Анатоль чувствовал себя невыносимо неловко, но в первую минуту истинное расположение к другу детства подсказало ему, что надо пробраться вперед, чтобы Бонакэ увидал хоть одно дружелюбное лицо среди враждебной, холодной толпы. Однако себялюбивая, низкая трусость удержала Дюкормье. Признаться в знакомстве с Бонакэ значило разделить с ним смешное положение, быть раздавленным общим презрением; защитить его от оскорбления, все равно, что быть выгнанным в ту же минуту из отеля де Морсен. А Дюкормье, по многим причинам, дорожил новым положением. Но он ясно сознавал низость своего поведения и отодвинулся подальше, даже наклонил голову, боясь, как бы Бонакэ не заметил его по высокому росту. Уйти он не мог: его удерживало любопытство и невольное участие к положению друга.

Князь, княгиня, Сен-Мерри и г-жа де Роберсак поспешно советовались в то время, когда супруги Бонакэ шли по галерее. Когда они были уже совсем у колонн, отделявших галерею от гостиной, князь де Морсен вышел вперед и стал у входа в гостиную, как бы для того, чтобы не пустить дальше незваных гостей.

Увидав это, Бонакэ с женой обменялись улыбкой и спокойно подошли к князю. Князь загородил дорогу доктору и среди глубокой, почти торжественной тишины произнес ледяным высокомерным тоном:

— Милостивый государь, куда вы? Кто вы такой?

— Жером Бонакэ, доктор медицины, — ответил Бонакэ просто, глядя пристально на князя.

— Вы ошиблись домом, милостивый государь, и не туда зашли. Здесь нет больных, и доктора не звали.

Спокойствие Бонакэ бесило князя, и он побагровел, говоря это.

— А мне кажется, милостивый государь, что вы нездоровы, — ответил Бонакэ с невозмутимым хладнокровием. — Лицо у вас горит, глаза возбужденные. Вы страдаете полнокровием, и пульс, вероятно, девяносто в минуту. Но позвольте спросить, с кем имею честь говорить?

Де Морсен задохнулся при этом насмешливом ответе, а Элоиза, точно в собственной гостиной, указывая глазами на князя, громко сказала мужу:

— Мой друг, позвольте вам представить: г-н де Морсен, мой двоюродный брат и представитель нашей семьи.

И, пользуясь остолбенением князя, они прошли мимо него прямо к княгине.

— Теперь, если желаете, мой друг, — сказала Элоиза все так же громко, — я вас представлю г-же де Морсен.

Княгиня стояла рядом с г-жой де Роберсак, сзади нее Сен-Мерри, немного подальше остальное общество полукругом.

— Кузина, позвольте вам представить моего мужа…

Доктор поклонился. Услыхав оскорбительный шепот, он выпрямился и обвел взглядом все собрание. Княгиня, озадаченная в первую секунду самоуверенностью Элоизы, гневно сказала:

— Я отвечу маркизе де Бленвиль, что…

— Извините, кузина, вы потрудитесь отвечать г-же Бонакэ, потому что я имею честь носить это имя.

— Я отвечу маркизе де Бленвиль, — возвысила голос княгини, — что для чести нашего дома не желаю верить в действительность ее брака. Это жалкая мистификация и ничего больше.

— Но не угодно ли вам, сударыня, сказать, почему вы считаете мой брак мистификацией?

— Очень просто, сударыня, — отвечала г-жа де Роберсак с горькой и высокомерной улыбкой, — потому что лучше считать его за мистификацию, чем краснеть от стыда!

Г-жа Бонакэ смерила баронессу с головы до ног и сказала с подавляющей гордостью:

— Я не позволю г-же де Роберсак говорить о стыде. Если бы г-жа де Роберсак знала, что такое стыд, то она не была бы в этой гостиной возле княгини де Морсен и ее дочери.