— Я не стану, Мария, упрекать тебя; ты поступила, как считала лучшим. Но все же ты скрыла от меня, что негодяй осмелился подослать к тебе человека, для того…

При мысли об оскорблении Жозеф опять вышел из себя, сердито топнул ногой и закричал:

— Старый негодяй! Бесстыдный!

Мария поняла, о чем идет речь, и с удивлением спросила:

— Как, Жозеф! Ты знаешь?

— Да, Мария, я знаю; я знаю все.

— Ну что же? Я затем и уходила из дому.

— Что ты хочешь сказать?

— Сперва я не хотела тебе говорить об этой гадкой глупости, потому что, ты понимаешь, я приняла господина по заслугам.

— Анатоль рассказывал мне.

— Но откуда г-н Анатоль знает?

— Сейчас объясню. Продолжай.

— Ну, вот: сперва я решила ничего не говорить. До сих пор я рассказывала тебе для смеха о дурацких объяснениях в любви покупателей; а здесь дело шло о деньгах, и это было так гнусно, что я побоялась огорчить тебя. Но всегда можно ошибиться, поэтому вчера я все рассказала маме и спросила ее мнение. Она одобрила и также посоветовала не огорчать тебя понапрасну. Но, мой милый, у меня все ныло сердце, и точно совесть мучила, зачем я скрыла от тебя. Нынче опять я была у матери, и она посоветовала рассказать тебе, если уж мне так трудно иметь от тебя тайну, я и хотела это сделать, когда вернулась домой.

— Спасибо за доверие. К тому же, благодаря Анатолю, я все знаю.

Марию больно поразил суровый тон мужа, и она возразила:

— Но, мой друг, каким образом мсье Анатоль узнал то, что я доверила только матери?

Жозеф в нескольких словах передал рассказ Анатоля. Мария слушала с чувством гадливого удивления. Потом ей пришло в голову одинаковое с Жозефом соображение; она посмотрела с отвращением и страхом на Дюкормье и невольно вскричала:

— О, милостивый государь, хорошего же мнения о вас этот князь, если осмелился счесть вас способным на такую низость!

— Что делать, сударыня! Но и вас пощадили не больше моего. А вы — олицетворенная честность и деликатность. Скажите, ради Бога, разве нежная любовь к мужу, почтительная привязанность к матери, обожание ребенка, — все ваши добродетели, которые делают Жозефа счастливейшим человеком, — разве к ним отнеслись с уважением? Помешали ли они какому-то негодяю попробовать соблазнять вас, считать вас способной, как и меня сочли, принять унизительное предложение?

— Это правда, мсье Анатоль, — ответила Мария, пораженная рассуждением Дюкормье, — честные люди не виноваты, если дурные судят о них нехорошо.

— Анатоль верно говорит, но и то правда, что я подумал в первую минуту: чтобы осмелиться сделать подобное предложение, Мария, нужно было какое-нибудь основание… дурные слухи о ней в квартале…

— Ах, Жозеф! Ты в первый раз в жизни обижаешь меня! — сказала Мария и залилась слезами.

— Полно, Мария, не плачь, — стал утешать Жозеф, стараясь говорить ласковей, но он не мог скрыть недобрых чувств. — Я не говорю, что думаю это теперь… я раньше думал. Что прикажешь делать? Человек не властен над собой.

— Ах, сударыня, вот и последствия гнусной попытки, — заметил Анатоль с выражением жестокой горечи. — Вы на нее ответили презрением, а все же самое благородное сердце, Жозеф, например, говорит: «Это неспроста, тут что-нибудь да есть». Тем разврат и ужасен, что даже в непредубежденных глазах одно его прикосновение как будто бы грязнит чистое существо. Эти негодяи играют самым святым в жизни — честью и спокойствием женщины. Ненависть, неумолимая месть — вот достойная плата за это!

— Да, месть! Если она не возвращает покоя, то, по крайней мере, утешает: я страдаю, но страдаю не один, — сказал Жозеф, избегая глядеть на Марию.

— А чего тебе страдать, Жозеф? — спросила она, с трудом сдерживаясь от слез. — Потому только, что мне сделали постыдное предложение? Но разве это моя вина?

— Нет, нет, не твоя, — отвечал Жозеф с лихорадочным нетерпением. — Анатоль, говори, говори, как отомстить!

— Я уже сказал тебе, чего мне стоило удержаться и не выдать себя перед князем. Но я сделал больше: я согласился на низость.

— Вы, мсье Анатоль? Вы согласились? — вскричала Мария, всплеснув руками от изумления.

— Да, сударыня. И сделал одну вещь, которая стоила мне еще больше: я рискнул потерять дружбу Жерома. Я обманул его, и теперь он считает меня бессердечным, нечестным, — отвечал Анатоль с выражением глубокого сожаления. — Позднее он, конечно, увидит свою ошибку, но теперь он охладел ко мне. А мне страшно тяжело потерять, хотя бы временно, уважение человека, которого я так люблю и почитаю.

— Но кто же вам велит оставлять г-на Бонакэ в заблуждении, раз оно так тяжело и вам и ему?

— Польза Жозефа и ваша, сударыня, и, должен признаться, потребность отомстить за себя, мстя за вас. Поэтому я согласился на предложение князя. Я сказал ему: «Чтобы расхваливать вас г-же Фово, не возбуждая ее подозрений, мне необходимо стоять близко к вам, например, занимать при вас должность секретаря, что ли. Таким образом, я мало-помалу склоню ее выслушать вас; но необходимо время, много времени, хотя все-таки я ни за что не отвечаю, потому что г-жа Фово честнейшая женщина и обожает своего мужа, и муж заслуживает ее любви».