— И, наконец, Жером женился на женщине из высшего общества; она даже в родстве с князем, а, следовательно, и с его дочерью, герцогиней. Итак, понимаешь, Жозеф, что узнай Бонакэ наш план, он не скрыл бы его от жены, а та вполне естественно, из фамильного самолюбия…

— Поспешила бы предупредить князя, провались он в преисподнюю, и он прогнал бы тебя.

— И поручил бы уже не такому, как я, преследовать твою жену. А ты знаешь, к каким несчастьям могло бы это повести.

— Стой, Анатоль, я скорей позволю изрубить себя на куски, чем откажусь от нашего плана. Нет, нет, Жером ничего не узнает, я дал тебе честное слово, мой друг.

И Жозеф, обратясь к Марии, прибавил повелительным тоном:

— Слышишь ты, ни одного слова ни Жерому, ни его жене, когда увидимся с ними.

— Однако, Жозеф…

— А! Ты берешь сторону князя! — вскричал несчастный, потому что ревность начала уже ожесточать ему сердце и затемнять рассудок. — А! Ты становишься на сторону этой старой канальи, которая хотела опозорить тебя? Так и будем знать!

— Мсье Анатоль, — сказала Мария рыдая, — слышите, слышите, что говорит Жозеф? Осмелиться сказать, что я беру сторону князя?

— Простите ему: он с горя сам не знает, что говорит. Но я вместе с Жозефом думаю, что ни Бонакэ, ни его жена ничего не должны знать: это необходимо для успеха дела.

— Мария, обещаешь ты сохранить все в тайне от Бонакэ и от его жены?

— Мой друг…

— Отвечай, обещаешь ли? Черт возьми! Да ты хочешь, что ли, свести меня окончательно с ума? Не довольно мне разве горя, которому ты же причиной?

— Я причиной? Боже мой, я?

— Слушай, Мария, — продолжал Фово зловещим, угрожающим тоном, — если ты сию минуту не поклянешься мне честным словом не говорить ни слова обоим Бонакэ, то я иду к князю, провались он в ад, и задушу его! Выбирай между этим и тем, что предлагает Анатоль.

Марию испугала страшная решимость, отразившаяся на лице мужа; желая предотвратить беду, она ответила глухим голосом:

— Даю слово ничего не говорить о ваших проектах ни Бонакэ, ни его жене.

В эту минуту вошла служанка и сказала Фово:

— Сударь, там дама спрашивает барыню. Это жена г-на Бонакэ.

— Скажите, что жены нет дома. Ступайте.

— Но я сказала, что барыня здесь с вами.

— Ну, так и скажите, что вы ошиблись, что никого нет дома.

— Жозеф, г-жа Бонакэ догадается, что это ложь, — заметила Мария умоляющим голосом, — вспомни, как она принимала нас.

— Обидится она или не обидится — мне все равно. А вы исполняйте, что вам приказывают, — сказал Фово прислуге.

Прислуга отправилась исполнять приказание.

— Несмотря на резкость, Жозеф прав, сударыня, — сказал Анатоль Марии, которая заливалась слезами, — вы вот плачете, и г-жа Бонакэ спросила бы вас, что вас огорчило, и эти вопросы поставили бы вас в затруднение. Ну, Жозеф, прощай. Мужайся и надейся: мы будем отомщены!

Дюкормье ушел от Фово и отправился в Марэ к г-же Дюваль.

В это время у клиентки доктора Бонакэ происходила следующая сцена.

Бледная, ослабевшая, но спокойная и улыбающаяся г-жа Дюваль сидела в постели и с интересом слушала письмо, которое читала ей дочь у изголовья ее постели. Это было то самое письмо, которое три дня назад Анатоль Дюкормье передал вместе с кипсеками от подруги детства Клеманс, Эммы Левассер, жившей гувернанткой у лорда Вильмота.

Клеманс на минуту остановилась и сказала матери с трогательной заботливостью:

— Боюсь, мамочка, утомить тебя: как бы не разболелась голова…

— Нет, дитя мое, не бойся: я совсем не устала. Письмо Эммы очень мило и нравится мне. Я думаю, невозможно дать более верную картину английского общества. В письме есть несколько насмешливых штрихов, но не злых, и они делают его очень интересным.

— Я знала, что письмо тебе понравится. Но, по правде, мама, оно не утомляет тебя?

— Нет, уверяю тебя.

— Не нужно ли чего? Удобно сидеть?

— Очень удобно, я чувствую себя отлично. Читай, пожалуйста, дальше. Нарисованные Эммой портреты, должно быть, поразительно похожи.

— У нее такой здравый, проницательный ум, что она редко ошибается в своих суждениях, и она слишком добра, чтобы поддаваться нехорошим предубеждениям.

— Я всегда находила, что между вами, в нравственном смысле, конечно, очень большое сходство.

— Ах, мамочка, — возразила Клеманс, засмеявшись, — я бы не сказала своего мнения об Эмме, если бы предвидела, что это даст тебе повод хвалить меня. Но ты можешь говорить без конца на эту тему, и поэтому будем продолжать письмо.

И Клеманс прочла: