— Раньше ты проводила свободное время, играя на крыше стрип-клуба? — спросил Данте, следуя за мной к тому, что, по общему признанию, представляло собой кучу дерьма с несколькими изъеденными собаками подушками. Я не была здесь с тех пор, как умер Гарет, и даже когда мы часто приезжали сюда, это место никогда не было дворцом.

— Когда мы были маленькими, мама не разрешала нам далеко заходить, пока мы играли, потому что, ну, Алестрия — дерьмовая дыра, и фейри здесь все, по крайней мере, немного развратны. К тому же поблизости нет ни одного парка. В нашем многоквартирном доме не было никакого открытого пространства, и, если честно, это место казалось чертовски роскошным. Мы не знали других детей, которые могли бы свободно распоряжаться такой огромной территорией. Иногда мы крали реквизит у стриптизеров, чтобы использовать для переодевания. А когда мы были совсем маленькими, Гарет воровал эти огромные зеленые фаллоимитаторы в виде члена Дракона, чтобы мы могли притворяться, что это мечи… Мы перестали это делать довольно быстро, когда мама поймала нас с ними и рассказала, куда люди обычно любят их засовывать…

Данте наполовину рассмеялся и издал полузадушенный звук в горле, одновременно придвинувшись ко мне.

— Не знаю, это самая грустная или самая смешная история, которую я когда-либо слышал, — признался он, и я закатила глаза, тоже ухмыляясь.

— Ну, мы не все можем быть принцами, рожденными для управления империями, у которых больше людей любят нас, чем пальцы на руках и ногах, — размышляла я. Дразнилка исчезала из моих слов, так как они напоминали мне о том, что я потеряла единственного мальчика, который любил меня по-настоящему, безгранично, как и полагается семье.

— Итак, почему ты думаешь, что его дневник привел тебя сюда? — мягко спросил Данте, напоминая мне о том, зачем я пришла в это место, наполненное воспоминаниями и душевной болью.

— В подсказке, которую он мне оставил, упоминалось место, где мы обычно смотрели на небо. И когда мы были здесь прошлым летом, мы провели здесь много вечеров, просто коротая время, наблюдая за звездами и гадая, есть ли им вообще до нас дело…

Уже скоро год, как я потеряла его. Я больше не смогу сказать прошлым летом, когда буду говорить о нем. Я даже не смогу сказать в прошлом году. Иногда, когда я вспоминала наше время вместе, мне казалось, что края моих воспоминаний размыты, некоторые детали потеряны в процессе воспроизведения, уже забыты. Время крало его у меня по частям. Только любовь, которую я носила в своем сердце, оставалась неизменной, как и в тот день, когда он ушел. Но даже боль теперь притуплялась. Она уже не была такой кровавой и грубой, как раньше, скорее, это была постоянная боль, которая пульсировала время от времени. Я больше не просыпалась с ожиданием, что он будет рядом. Горе не наваливалось снова, когда я пыталась отрицать, что его действительно больше нет. Мое сердце смирилось с этим, несмотря на то, что это разрушило меня в процессе.

Я позволила себе на мгновение почувствовать свое горе, купаясь в нем, заметив влагу на щеках лишь тогда, когда Данте осторожно смахнул слезы.

— Gareth sar`a per sempre nel tuo cuore (п.п. Гарет навсегда останется в твоем сердце), — пообещал он, и я вздохнула, потянувшись к своей магии, чтобы поискать здесь магию брата.

Стоило мне отойти от Данте, как я почувствовала прикосновение к своему нутру, знакомое покалывание магии Гарета.

Я следовала за вкусом его силы, пока не обнаружила, что стою у низкой стены, огибающей крышу. Я провела кончиками пальцев по одному из больших белых кирпичей, пока его сила ласкала меня.

— Ты чувствуешь это? — спросила я, оглядываясь на Данте, но обнаружила, что он снова отошел от меня.

Он нахмурился, сделал несколько шагов ближе, затем резко повернулся на пятках и пробормотал извинения, потому что ему нужно было куда-то идти.

— Что? — позвала я его, и он снова внезапно остановился.

— Я не знал, что Гарет так хорош в создании отвлекающих заклинаний, — пробормотал он, тряся головой, словно пытаясь прочистить, а затем скрутил пальцы в сложный узор, сосредоточенно нахмурившись. — Теперь я сломал его, но я даже не обнаружил действующую магию, — объяснил он, двигаясь ко мне.

— У него было заклинание, не позволяющее тебе подойти к этому? — спросила я, понимая, что Гарет, должно быть, построил заклинание так, чтобы распознать мою магическую подпись и позволить мне пройти через него.

— Он явно хотел, чтобы это увидела только ты, — сказал Данте. — Если ты хочешь, чтобы я оставил тебя…

— Останься, — настаивала я, положив ладонь на кирпич и начав распутывать наложенные на него скрывающие заклинания. — Я доверяю тебе, Данте.

Магия Гарета была сильной и явно не раз усиливалась, чтобы сохранить в тайне, поэтому мне потребовалось несколько минут, чтобы прорваться сквозь нее. Я была уверена, что мне это удалось только потому, что он встроил магические датчики, которые распознали мою силу и пропустили меня.

Наконец, я смогла отодвинуть огромный кирпич от стены, и мои губы раздвинулись, когда я посмотрела на выдолбленное пространство под ним, где лежала древняя книга в черном кожаном переплете.

По моей коже поползли мурашки, когда я вынула ее из тайника, и меня охватило желание выбросить ее к чертовой матери.

Данте нахмурился, словно тоже почувствовал темные намерения этой вещи, и я с дрожью предвкушения и страха прочитала слова на обложке. «Magicae Mortuorum».

— Есть еще кое-что, — заметил Данте, и я положила книгу на землю, не успев потратить много времени на разгадку.

Под книгой лежал черный вещевой мешок, который я с интересом вытащила из темного пространства. Я положила его между мной и Данте, осторожно расстегнула молнию и задохнулась, увидев кучу денег внутри.

В сумке лежали пачки и пачки аур. Это должны были быть тысячи, больше денег, чем мы когда-либо имели в своем распоряжении.

Пока моя голова кружилась вокруг тонны наличности, Данте достал из центра толстый конверт и протянул мне.

Мое имя было написано на лицевой стороне конверта безошибочным почерком Гарета, и у меня встал комок в горле, когда я проследила буквы указательным пальцем.