Таков был строжайший приказ Штаба ученых: при появлении шаровой молнии укрываться во внутренних помещениях, задраивать все иллюминаторы, люки и горловины. Приказ пришлось издать после того, как однажды огненный шар вполз в открытый люк судовой мастерской и вызвал пожар, с трудом потушенный японскими матросами.

Повинуясь приказу, Кравцов спустился вниз. Он заглянул в холл перед салоном, надеясь увидеть там Оловянникова, но увидел только группку незнакомых людей за стойкой бара.

Каждый день прилетали на реактивных гидросамолетах незнакомые люди – ученые, ооновские чиновники, инженеры, журналисты. Одни прилетали, другие улетали. Совещались, спорили, продымили «Фукуоку» насквозь табаком, опустошили огромный судовой склад вин.

А Черный столб между тем лез все выше за пределы земной атмосферы и, пройдя добрую треть расстояния до Луны, загибался вокруг Земли, словно собираясь опоясать планету тоненьким ремешком. Он по-прежнему был окутан мраком бесчисленных туч, и пучки молний били в Столб, и, казалось, грозе не будет конца.

Дистанционные приборы там, на плоту, давно не работали. «Фукуока» ходил вокруг плота, то приближаясь к нему, то удаляясь. Где-то застрял транспорт с горючим, а топливо на «Фукуоке» было на исходе.

Тревожно текла жизнь на судне. Но больше всего Кравцова угнетало вынужденное безделье. Он понимал, что ученым нелегко – поди-ка, разберись в таинственном поле, окружающем Черный столб! Но все же слишком уж затянулись их совещания. Кравцова так и подмывало пойти к Морозову и спросить его напрямик: когда же вы решитесь, наконец, побороться с Черным столбом, сколько, черт возьми, можно ждать?.. Но он сдерживал себя. Знал, как безмерно много работает Морозов.

Брамулья же, с которым Кравцов изредка сталкивался в каюте Али-Овсада за чаепитием, не отвечал на вопросы, отшучивался, рассказывал соленые чилийские анекдоты.

Кравцов в тоскливом раздумье стоял в тускло освещенном холле, поглядывал на дверь салона, за которой совещались ученые.

– Хелло, – услышал он и обернулся.

– А, Джим! Добрый вечер. Что это вы не играете на бильярде?

– Надоело! – Джим Паркинсон невесело усмехнулся. – Сорок партий в день

– можно взвыть по-собачьи. Говорят, завтра придет транспорт с горючим, не слышали?

– Да, говорят.

– Не хотите ли выпить, сэр?

Кравцов махнул рукой.

– Ладно.

Они уселись на табуреты перед стойкой, бармен-японец быстро сбил коктейль и поставил перед ними стаканы. Они молча начали потягивать холодный, пряно пахнущий напиток.

– Будет у нас работа или нет? – спросил Джим.

– Надеюсь, что будет.

– Платят здесь неплохо, некоторым ребятам нравится получать денежки за спанье и бильярд. Но мне порядком надоело, сэр. Целый месяц без кино, без девочек. Радио – и то не послушаешь.

– Понимаю, Джим. Мне, признаться, тоже надоело.

– Сколько можно держать нас на этой японской коробке? Если ученые ничего не могут придумать, пусть прямо скажут и отпустят нас по домам. Я проживу как-нибудь без электричества, будь оно проклято.

От пряного напитка у Кравцова по телу разлилось тепло.

– Без электричества нельзя, Джим.

– Можно! – Паркинсон со стуком поставил стакан. – Плевал я на магнитное поле и прочую чушь.

– Вам наплевать, а другие…

– Что мне до других? Я вам говорю: обойдусь! Бурить всегда где-нибудь нужно. Пусть не электричество, а паровая машина крутит долото на забое, что из того?

«Ну вот, – подумал Кравцов, – уже и этот флегматик взбесился от безделья».

– Послушайте, Джим…

– Мало этой грозы, так еще шаровые молнии появились, летают стаями. Наверх не выйти, японцы с карабинами на всех трапах… К чертям, сэр! Ученым здесь интересно, так пусть ковыряются, а мы все не хотим!

– Перестаньте орать, – хмуро сказал Кравцов. – Кто это «мы все»? Ну, отвечайте!

Узкое лицо Паркинсона потемнело. Не глядя на Кравцова, он кинул на прилавок бумажку и пошел прочь.

Кравцов допил коктейль и слез с табурета. Пойти, что ли, к себе, завалиться спать…

Возле двери его каюты стоял, привалившись спиной к стене коридора, Чулков.

– Я вас жду, Александр Витальич… – Чулков сбил кепку на затылок, его круглое мальчишеское лицо выражало тревогу.

– Заходите, Игорь. – Кравцов пропустил Чулкова в каюту. – Что случилось?

– Александр Витальич, – понизив голос, быстро заговорил Чулков, – нехорошее дело получается. Они давно уж нас сторонятся, ребята из бригады Паркинсона, собираются в своей кают-компании, шушукаются… А с полчаса назад я случайно услышал один разговор… Это, извините, в гальюне было, они меня не видели – Флетчер и еще один, который, знаете, вечно заливается, будто его щекочут, – они его Лафинг Билл [11] называют.