Он открыл глаза.

— Очнулся? — обрадовался Умнейший. — Мне так и сказали, что вот-вот. Ты лежи, тебе лежать надо.

«Зачем он здесь? — подумал Леон. — Не надо, пусть он уйдет, я не хочу в ваш мир…» Он пошевелился, и движение отозвалось мучительной болью. Будто кто-то размеренно бил палкой по черепу, в то время как его подручные заживо сдирали кожу. Руки-ноги оказались все-таки на месте. Он немного полежал, не двигаясь, и мало-помалу боль стала уходить. Зато снова дала о себе знать тошнота, налетела неожиданно и отступила, выжидая момента, тварь. Леон осмотрелся, не поворачивая головы. Ставни были закрыты, в комнате царил полумрак, и воняло приторно-кислым. Понятно, отчего…

— Сильно меня? — спросил Леон, едва ворочая языком. Каждое слово ввинчивалось в мозг, словно ржавый шуруп.

— Поправишься, — проворчал Умнейший. — Ничего особенного: сломанная ключица, сотрясение мозга и, само собой, ожоги. Тебе не привыкать. Знал я, что ты везучий, но не знал, что настолько. Как тебя осколками не порвало, хотел бы я понять. Весь экипаж — в мелкую сечку, один Памфил остался да ты.

— Памфил жив? Умнейший покачал головой.

— Плох, вряд ли выживет. Видел бы ты, сколько из него железа наковыряли. А у тебя — ни осколочка.

— Одного мы… м-м…

— Что, тошнит?

— М-м-м…

— Ты подвигов хотел, не я… На вот, дыши. — На нос легла тряпочка, смоченная чем-то пронзительно свежим. Полегчало.

— Лучше?

— Одного мы все-таки свалили, — закончил Леон.

— Двух, — уточнил Умнейший.

— Второго не помню…

— Двух. Я видел.

Понадобилось время, чтобы понять.

— Ты видел?

— И не только я. — Старик был явно восхищен собой, чуть не облизывался от удовольствия. — Правда, с галерки, но вполне отчетливо. Очень многие видели, я туда всех собрал, кого мог. Поглядел бы ты, что с людьми сделалось, когда зауряд взорвался, — физиономию бы не кривил! А как они тебя подбирать кинулись, чуть только поспокойней стало…

Звук временами пропадал. Умнейший забавно и непонятно шевелил губами, и что-то смутно прояснялось в памяти. Нет, как падал второй, Леон вспомнить не мог. А первый… ну конечно, я же приказал Памфилу встать на тормоз, — на тряском ходу стрелкам вовек бы не попасть в цель.

— Броня потом… крошилась, — через силу проговорил Леон. — Отламывалась, как корка… весь правый борт… труха.

— Это вас десинтором зацепило, на земле его еще дезертиром называют, — заключил старик. — Через эту-то броню тебя и вынесло, даже пламя сбило по дороге. Я так понял, что первыми рванули баки, а боезапас, на твое счастье, чуть помедлил.

— Может быть… Нет, не помню. Они как налетят… Стая.

— После первого надо было в лес уходить, — рассудительно проронил Умнейший. — А ты, конечно, решил, что тебе все дозволено. Или думал, что у заурядов нет связи с автоном-очистителем и друг с другом? Да нет, ты же знал…

Качалось, плыло его лицо. Не стало сил дышать. Раскаленными тисками сдавило, сплющило голову — Нет осколков? Почему нет, вот же они, в мозгу, они жгут… Леона тянуло назад и вниз, в спокойную, прохладную глубину беспамятства. Закрыв глаза, он нырнул.

Второй разговор состоялся тем же днем, но Леон не знал, что это тот же день. Какая-то женщина меняла ему повязки, и от болезненных прикосновений он очнулся. Умнейший пришел по первому зову, сел на скамью подле топчана, ждал.

— Люди, — помолчав, сказал Леон. — Мальчишки же еще. Они горели… страшно. Это я их…

— Ну-ну, успокойся. Ты тут ни при чем. Я понимаю, тебе было не до того, а я считал. Постройка танка и бой обошлись нам в двадцать шесть человек убитыми плюс десятка три серьезно искалеченных. Много это или мало в обмен на два зауряда? — Леон заметил возле глаз Умнейшего жесткие морщинки, которых прежде не замечал. — Я знаю, ты скажешь: много. И я скажу, что много, тем более что потеря нескольких зауряд-очистителей заведомо будет восполнена в тот же день. Но те люди, которые строили танк, и те, которые наблюдали за боем, так не думают, хотя как раз они-то убеждены в том, что наш выигрыш составил всего-навсего такую малость, как два зауряда. Люди считают это победой, и я так считаю. По правде сказать, я и на один не очень-то рассчитывал…

— Они горели и кричали, — перебил Леон.

— Они сделали то, что надо было сделать, — сказал Умнейший. — Успокойся. Знаю, что было страшно. Скорблю так же, как и ты. Наш мир, видишь ли, так устроен, что кое-кому иногда приходится гореть заживо и, боюсь, придется и в дальнейшем. Страшное допускается для того, чтобы не случилось еще более страшного… не имело шанса случиться. — Умнейший вдруг усмехнулся, совершенно неожиданно. — Как ты полагаешь, почему я настаивал на постройке этой глупой здоровенной махины? С какой стати согласился пойти на опасную потерю времени? Ведь куда проще было сделать что-нибудь поскромнее, зато поэффективнее и с меньшими затратами, — а что бы ты выиграл? Уничтожил бы десять заурядов вместо двух? Это не решение проблемы. Зато теперь ты показал людям, чего может достичь человек. «Разъяренный Дракон» — это наглядно, а кто не видел его, тот о нем услышит. Слух пошел по всему Простору, Парис постарался. Отныне люди за тебя — пользуйся! Кое-что уже предпринимается, можешь поверить: мы тут не сидели сложа руки…

Кипел мозг, растекалось под черепом расплавленное железо… Умнейший опять обманул его и, как всегда, сделал это ловко и незаметно. Никому нельзя верить. Сделал — подлость. Добился, опять добился своего.

— Уйди, — через силу выдавил из себя Леон. — Не хочу тебя видеть. Совсем уйди.

— Иначе тебе захочется ударить старика?

— Может быть.

Умнейший с кряхтеньем поднялся.

— Ладно. Опять вижу, что я в тебе не ошибся. Дай-ка я тебе тряпку на лбу сменю… вот так. Выздоравливай. Когда захочешь — позовешь.