— Мог ли изумруд из Екатерининского перстня быть частицей древней «Изумрудной скрижали»? — опомнился задумавшийся о чем-то своем старичок. — Теоретически — мог. Если скрижаль действительно была изумрудной.

— Но ведь она так называется, — удивилась Ольга.

— Называется. Но это еще ничего не значит. Траву тоже называют изумрудной, и что? Возможно, дело в колере, возможно, в символике — аллегория вечной жизни, нетленности. В данном конкретном случае это могло означать важность текста для всех времен и народов.

— В исторических хрониках сведения насчет материала тоже разнятся, — добавила старушка. Она ходила по номеру и никак не могла надивиться. Этакие хоромы: отдельная спальня, гостиная под старину, — все чинно, чисто, как в музее, — вот ведь как располагаются некоторые пенсионеры, — пусть это и временное их пристанище…

Когда был жив покойный муж и они перемещались с одного гарнизона в другой, тоже доводилось ночевать в гостиницах, иногда и не по дню, не по неделе, — месяцами, да с дитем. Так разве ж там такие удобства были?! Впрочем, со своей вездесущей шалью, на сей раз, дымчато-синей, вязаной, с кистями, Светлана Артемьевна прекрасно вписывалась в интерьер. Она подошла к зеркалу и еще раз в этом убедилась.

Однако самолюбование, воспоминания, да и, что греха таить, несколько завистливые мысли, не отвлекали бабулю от темы беседы:

— По одной из версий это действительно был изумруд, по другой, довольно фантастичной, — неизвестная субстанция, неуничтожимая, сверхпрочная, — плод алхимической трансмутации. Но это древние могли так полагать. А на самом деле это был какой-нибудь вполне земной, только мало изученный, минерал.

— Совершенно верно, — поддержал сверстницу Валентин Николаевич. Жадеит, например.

— Кстати, по третьей версии труд Гермеса Триждывеличайшего вообще выцарапан на золоте.

— Так или иначе, Оленька. Но до истины мы уже никогда не сможем докопаться, потому что сами таблички не сохранились. До нас дошел только текст, да и то, не факт, что достоверный, и уж совершенно маловероятно, что полный и качественно переведенный. Основной его постулат: «То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И все это только для того, чтобы свершить чудо одного-единственного». То есть наш мир рассматривается как нечто целое, хотя и состоящее из различных ипостасей и половинок. Просто все они отражаются друг в друге как в зеркале, пусть с искажениями, пусть с помехами. Однако, убери одно — не будет и другого.

Ольга только хлопала глазками, да поправляла на носу очечки. Ей было одновременно и любопытно, и приятно (таких умных и мудрых друзей себе завела), и боязно. Разве ж думала она, что угодит под дозор не просто бандюги, не просто любителя старины, а самого, что ни есть, сектанта, шпиона с многовековой предысторией.

— Но, думаю, нам содержание «Скрижали» не пригодится, — робко предположила она.

Валентин Николаевич оперся на трость, встал, подошел к окну:

— В общем-то, да! Нам стоит принять во внимание совершенно иное, то, что именно сейчас эти самые меркурианцы активизировались, именно сейчас пришло их время отобрать изумруд, согласно легенде, «без последствий», то бишь, не рискуя получить за то кару свыше…

Старков отодвинул штору, посмотрел вниз, будто «фанатик-меркурианец» должен был именно в этот момент стоять под окном. Потом перевел взор на цвета слоновой кости телефон с большой массивной трубкой, покоящейся на блестящих металлических развилках-рычагах.

— Может, шампанского заказать, клубники со сливками, или еще чего? — осведомился он у дам, смутив их тем самым окончательно.

— Валентин Николаевич, давайте без фанатизма, клубники будет вполне достаточно, и лучше сами спустимся в бар, — предложила Светлана Артемьевна с напускным видом завсегдатая фешенебельных отелей…

Х Х Х Х Х

Генрих Ильич Гридасов после происшествия в подъезде Ольгиного дома, выставившего его в самом, что ни есть, геройском свете, стал по-свойски названивать капитану Отводову, интересоваться продвижением дела, и даже слегка пенять на нерадивость органов. Мол, жизнь девушки, его личной знакомой, и ценного, практически незаменимого на отечественном телевидении работника находится в опасности, а наши доблестная милиция и в ус не дует. Доводы, дескать, делом Ольги теперь занимаются исключительно люди с Петровки, не действовали. Да, Ираклий и сам понимал, что они, доводы, слабоваты. Ведь щемили сердце юного сыщика переживания за свою подопечную, с коей так кстати свела его прозорливая судьба и так некстати собиралась развести.

Капитан имя Гридасова уже слышать не мог и даже начинал почему-то икать, как только Ольга его упоминала. А упоминать было из-за чего. Генрих Ильич теперь регулярно провожал свою ставленницу и не до дома, даже не до подъезда, — до квартиры.

— Надежнее и для меня спокойнее, — пояснял он.

Кроме того, еженедельно названивал Ольге еще один рыцарь — бывший одноклассник Соловьев.

Самое обидное, что все они имели полное право продолжать свои «приставания» (а иначе как «приставаниями» Отводов охарактеризовать вышеупомянутые действия не мог) и после переезда девушки на новую, снятую поближе к Останкино, квартиру. В то время как для нашего «мастера натиска» (как окрестила его Светлана Артемьевна после восьмимартовского несостоявшегося обыска) это была уже совершенно «чужая» территория. Посему их общение практически прекратилось.