Но после развала СССР к рулю многих новообразованных младогосударств пришли лидеры без государственного конуса мышления, которые первым делом стали экономить на медицине и урезать финансирование плановых прививок. В итоге на всем постсоветском пространстве начали проявляться практически забытые детские болезни: паротит, коклюш, краснуха и др. Например, в первой половине 1990-х заболеваемость дифтерией в России росла на 200 % ежегодно. Пик эпидемии – 1994 год, когда заболело около 40 тысяч человек, больше тысячи из них умерли [115]. На фоне растущей бедности населения пышным цветом разросся туберкулез, считавшийся в Союзе болезнью зэков и маргиналов. Вдруг оказалось, что возбудители инфекционных болезней никуда не делись, а санэпидемслужба – это не только строчка в расходах.

1990-е. Медленно, но верно российская медицина коммерциализируется, и все то, что советская пропаганда говорила про Запад, прижилось и у нас. Фуфломицины, сомнительные БАДы, ненужные анализы, неоправданные операции – к 2000-м все это надежно закрепилось и в российских клиниках. Биорезонанс и иридодиагностика, биолокация и многомерная медицина, диагностика ауры и клизма чакры стали привычными и никого уже не удивляют. А еще для поколения Y стали обычными трансплантология и бионические протезы, гормональная терапия и операции по смене пола. Они в детстве узнали историю появления овечки Долли, и их не пугает слово «клонировать».

«Бытие определяет сознание» – не просто избитый штамп. Советский Союз, 18 лет управляемый Л. И. Брежневым и несменяемой верхушкой, проиграл, в первую очередь, битву за быт обычных людей, а уж потом – за умы. Проиграл в архаичных агитационных и в пропагандистских штампах, построенных по лекалам 1940-50-х годов. Стареющие члены ЦК КПСС, привычно транслирующие ценности поколения Победителей (1901–1920), никак не могли понять, что шаблоны, которые еще кое-как продолжали работать на поколении Молчаливых (1921–1943), уже начали пробуксовывать на Беби-бумерах (1944–1962) и окончательно застопорились на поколении Х (1963–1980). Былые методы воспитания и ветхие клише уже не просто не действовали – они вызывали недоверие, недоумение, насмешки и издевки. В них не верили даже те, кто отвечал за идеологию на местах.

История финала брежневской эпохи демонстрирует, что для эффективной работы государства и больших организаций нужны регулярное обновление и ротация кадров, обязательный допуск к принятию решений представителей всех дееспособных поколений. Чтобы не допустить застой, стагнацию, забронзовение правящей элиты и поколенческий разрыв, необходимо выстраивать полноценную преемственность и прописывать сценарии «прижизненной» смены руководства. Опыт показывает, что во власти одинаково опасны как и «отлитые в граните» властолюбивые вечные чиновники-управленцы (гонка на лафетах тому пример), так и быстрые да рьяные политические младенцы. Выпадение какого-то поколения из реального контура руководства приводит к непредсказуемым, но обязательно негативным последствиям. Увы, к сожалению, мало кто умеет учиться на чужом опыте.

Еще один важнейший аргумент за жесткие ограничения пребывания у кормила власти и против всех вариантов «обнуления» и рокировок – при плановом и ненасильственном обновлении властных структур есть надежда, что «новые» чиновники и управленцы еще хоть немного помнят, как выглядит жизнь обыкновенного человека. А предвыборная борьба, если она настоящая, заставляет быть в курсе событий, участвовать в реальных публичных дебатах с неподдельными соперниками, вести, как правило, неприятные диалоги со всеми представителями социума и встречаться не только со специально отобранным и лояльными «амбасаддорами народа».

Но советские партийные документы этого не предусматривали… В итоге у молодых (и не очень) людей Союз начал ассоциироваться со стареющей властью и постепенно терял привлекательность: он казался настолько неповоротливым и кондовым, что им стало сложно и неинтересно гордиться. Не помогали многочисленные лозунги «Партия – наш рулевой!» и плакаты «Коммунизм – это молодость мира», не вдохновляли как-бы-зажигательные речи, прочитанные по бумажке на съездах и пленумах КПСС и ВЛКСМ, угнетал телевизор с еле двигающимися «партайгеноссе», раздающими друг другу ордена и крепкие мужские поцелуи. Народ разуверился в руководстве – и страна затрещала.

К хорошему быстро привыкаешь. Вот и к 1980-м годам достижения и достоинства СССР для его жителей стали настолько обыденными, привычными и незыблемыми, что основная масса населения их в упор не замечала – но зато даже мелкие недостатки советского строя все критиковали громко и дружно. Одновременно с этим на разных уровнях (от домашних посиделок и до государственного кинематографа) шло восхваление и идеализация забугорного образа жизни. На этом фоне Запад, который давно уже был для определенной прослойки образцом для подражания, к средине 1990-х стал практически непогрешимым идеалом.

С приходом Горбачева пресса наполняется валом разоблачительных статей об ошибках советской власти, откровениями диссидентов, воспоминаниями узников совести и ГУЛАГа. Массово издаются ранее запрещенные произведения и мемуары. Эфир наполняется хрустом французской булки. Писать и говорить что-то позитивное об истории и жизни в СССР в журналистской, артистической, окололитературной и прочей считающей себя VIP тусовке становится моветоном, а позиционировать себя патриотом (или хотя бы реалистом, объективно оценивающим прошлое и настоящее) – немодно и даже небезопасно. Ощущение свободы, возникшее в перестроечные годы, когда все запретное в одночасье становилось дозволенным, приводило народ, а особенно молодежь-Иксов (будущих родителей Игреков и Зет), в состояние непреходящей эйфории и ожидания свободы. О’кей, Икс!