Фай знал, что заставляло его тогда сыпать упреками в сторону распустившегося товарища. Боль. Невыносимая душевная боль. Обвиняя Эвера в разврате, он пытался возвыситься в собственных глазах, доказать самому себе, что после насилия, всех этих «Я сделаю, что хотите, только не бейте», «Молодец, стараешься», он по-прежнему достойный, порядочный член эльфийского общества, а не какая-то шлюха.

За свое морализаторство Фаю было стыдно. Сейчас. Тогда – нет. Тогда ему до безумия, до смерти, до горячих слез из глаз надо было как-то убедить себя в том, что он не последнее ничтожество.

В окно постучали, и стакан выпал из дрожащих рук Фая, с грохотом усеяв пол гостиной осколками. На карнизе за стеклом сидел знакомый белоснежный голубь. К его лапке была привязана записка.

Сердце подскочило в груди и заколотилось как бешенное. Эллианна! Эллианна отправила ему послание!

Осколки разбитого стакана захрустели под ногами. В два шага Фай пересек комнату и распахнул окно.

* * *

Письмо Эллианны было пронизано нежностью, любовью и искренним беспокойством за жениха, так что пропасть, разверзшаяся под ногами Фая, начала постепенно сужаться. Прочитав послание трижды, он почувствовал, что снова может дышать и твердо стоять на земле, и с благодарным вздохом прижал записку к груди.

Эллианна, его милая Эллианна. Зря он в ней сомневался.

Во время помолвки Фай поступил некрасиво – сбежал, ничего не объяснив, но она не обиделась, как сделала бы на ее месте любая уважающая себя эльфийка, не отвернулась от жениха в оскорбленном молчании – написала Фаю письмо, в котором попыталась выяснить причину его странного поведения. Чуткая, добрая Эллианна догадалась: что-то случилось и любимый нуждается в ее поддержке.

Более того, она предложила Фаю встречу. Подумать только, встречу! Гордые, боявшиеся общественного осуждения эльфийки старались не оставаться с мужчинами наедине – даже с собственными женихами, а Эллианна готова была рискнуть репутацией ради откровенного разговора. Разговора, который не предназначен для чужих ушей. Понимала: не будет Фай изливать душу при посторонних или в голубиной переписке.

Пьяный дурман рассеялся. Светлый образ Эллианны прогнал прочь призраков прошлого, и комната будто наполнилась солнечным сиянием.

«Я расскажу ей все», – решил Фай и кивнул сам себе, а затем принялся собирать с пола осколки.

Любимая его поймет, примет. Как же мерзко с его стороны было пытаться утаить от нее правду! Семейная жизнь не должна начинаться с обмана.

* * *

Было около десяти вечера, когда Фай надел свой лучший костюм и особым образом уложил волосы, чтобы выглядеть привлекательнее. Город за окном уже погрузился во мрак. Далекие дома, разбросанные между деревьями, напоминали огоньки в темноте. Эльфы зажигали в комнатах свет. По краям дорожек мерцали подвешенные к древесным сучьям фонари, и с каждой минутой улицы становились все более пустынными – отличное время для тайной встречи.

Фай нервничал. Сколько бы он ни вытирал ладони платком, руки оставались неприятно влажными. На лбу то и дело проступала испарина. Фай постоянно тянулся ослабить ворот туники, пока не обнаружил, что неприлично оголил горло, а воздуха все равно не хватает. Не получалось дышать полной грудью.

Насыщенный событиями день казался бесконечным. С того момента, как Фай проснулся в своей постели от кошмара, прошло меньше суток, а по ощущениям – неделя. И усталость накопилась соответствующая. Вымотанный, весь на нервах, Фай едва держался на ногах, но надеялся, что сегодняшняя встреча принесет ему облегчение.

Идя по дороге к лесу, он то и дело тревожно оглядывался, хотя ничего предосудительного в ночных прогулках эльфы не видели, пусть и предпочитали с наступлением темноты закрываться в своих домах. Но Фай ведь не просто гулял. Он шел к любимой, которая, если верить письму, ждала его в половине одиннадцатого возле старого, заброшенного храма Свергнутой богини.

Всю дорогу Фай мысленно прокручивал заготовленную речь, думал, как признается невесте в своем позоре, но стоило заметить рядом с развалинами храма знакомую тонкую фигуру, и все слова вылетели у него из головы. Он растерялся, онемел, подавился воздухом и закашлялся. В ночной тишине пустынного леса звук кашля получился слишком громким, пугающим, и одинокая фигура в тени деревьев вздрогнула, заозиравшись.

На Эллианне было черное платье и мантия с капюшоном, под которым она прятала свои приметные золотистые волосы. Стоял разгар лета, но Эллианна дрожала. Впрочем, то, вероятно, была дрожь волнения, а не холода.

Фай вдруг подумал о том, что они впервые видятся наедине, и обстановка показалась ему невероятно интимной. Вдвоем, в темноте ночи, спрятанные от строгих, осуждающих взглядов. Он понял, насколько Эллианна рисковала, предлагая эту встречу, и восхитился ее храбростью. Его переполнили благодарность и любовь, нежность и отчаянное желание быть откровенным.

Он решил, что если расскажет Эллианне правду, то его раны начнут наконец затягиваться. Тогда, в плену, невеста стала его маяком во мраке, и сейчас Фай тоже видел в ней свое спасение. Как же он устал держать все в себе, нести этот неподъемный груз в одиночку.

– Эллианна. – Фай шагнул вперед, навстречу любимой.

Каждый звук в лесном безмолвии казался оглушительным – имя, произнесенное вслух, шелест травы под ногами, треск сухих веток, ломающихся под подошвами туфель.

Где-то в темноте ухнул филин. Эллианна вздрогнула и снова огляделась вокруг. Боялась наткнуться на невольного свидетеля, но все равно пришла увидеться с Фаем, а значит, любила, значит, он мог ей доверять.