– Не трогай бабушку, если бы не она с дедом, у меня вообще детства бы не было… Я бы… свихнулась тут с вами,… окончательно, – упавшим голосом сказала Женька, и, завернув, наконец, пальто, обратно, в бумагу, водрузив на него коробку с сапогами, она все это очень быстро отнесла в комнату родителей, и, уже из коридора, натягивая пуховик, жестко произнесла:

– Да, и сегодня я буду пить шампанское, ведь именно так поступают проститутки и бандиты, так ведь, папа? – обернувшись у входной двери,глухо добавила, – Не нужны мне ваши подарки, обойдусь.

В этот же день она переехала к бабушке. Галина Аркадьевна встретила Женьку сдержанно, поговорила с ней на счет того, что «родителей не выбирают», и что «не судите, да не судимы будете», и все в таком же духе. Но в глубине души, была рада, определила Женьку в гостиную, велела обустраиваться по своему усмотрению, сама переехала в спальню, а дочери по телефону сказала, как отрезала:

– Пусть живет у меня и спокойно учится, а что касается твоего Валерия Михайловича, – переживет, напомни ему, что нервные клетки не восстанавливаются, а Евгешу я понимаю, рядом с ним и тесто киснет.

Учиться было трудно. Особенно вначале, тогда она дважды пересдавала анатомию, и её чуть не отчислили. Сейчас Женька более-менее освоилась, втянулась, и хотя, ей многое казалось наносным и лишним, она понимала, что с выбором профессии не ошиблась, что находится на своем месте.Трудно было ещё и в психологическом плане, в её группе были мажоры, папенькины дочки-сыночки, подъезжавшие к институту на личных автомобилях. Общались они исключительно друг с другом, редко снисходя до простых смертных вроде Женьки и нескольких её сокурсников. Она злилась на себяиз-за того, что это задевает её гораздо сильнее, чем ей бы хотелось. При всем своём желании она не могла даже приблизительно одеваться так, как они. Бабушка, конечно, подкидывала кое-что из своей небольшой пенсии, но этого было явно недостаточно, чтобы выглядеть хотя бы отдаленно, так как, например, Алина с её курса, дочка «скромного» работника Минздрава.

Жизнь стремительно менялась вокруг неё, наступил 1990 год. Румыния первой из стран Восточной Европы и бывших членов Организации Варшавского договора запретила Коммунистическую партию, а в Баку начались армянские погромы. 20 января был совершен ввод советских войск в столицу Азербайджана – Баку. 15 марта Михаил Горбачев принес присягу в качестве президента СССР, а 3 апреля во Львове впервые официально был поднят желто-голубой флаг. Бывшие советские республики друг за другом объявляли о своей независимости и суверенитете. Но все эти события Женькой были едва ли замечены, жизнь вокруг неё била ключом, наступила её восемнадцатая весна, которая была чудо, как хороша и прекрасна, а самое главное: к окончанию второго курса, она без памяти влюбилась в своего однокурсникаЛёню Соколовского. Лёнчик был хорош собой, умен и элегантен. И прекрасно знал об этом. Женьке очень льстило, что он стал явно оказывать ей знаки внимания, ведь он был из группы «золотой молодежи».

Они стали встречаться. Лёня был сыном довольно известных в крае художников-пейзажистов. Он в буквальном смысле вырос в художественной мастерской, и сам неплохо владел кистью, но после того, как пять лет назад умер его отец, с поставленным ему наспех, размытым и фальшивым диагнозом «сердечная недостаточность», твердо решил идти в медицинский. Окружение в котором рос маленький Лёня, влияние творческой, богемной обстановки с раннего детствасформировали не только его характер, но отражались даже в его внешности, манере говорить и одеваться. Его уверенность, открытость, абсолютная неспособность подстраиваться и угождать, кому бы то ни было, невероятно подкупали Женьку. Казалось, он лично был знаком с сильными мира сего, или как минимум, собирался это сделать в самое ближайшее время.Когда намного позже Женя не раз задумывалась, чем все-таки привлек её Леонид, пробудивший в ней такое неведомое ранее чувство, она поняла, что в первую очередь, – своей внутренней свободой. Совсем немногие его ровесники, да и большинство взрослых людей могли бы тогда похвастаться этим качеством. Это Женьке очень импонировало. Она и в себе чувствовала яростное сопротивление против запретов и ограничений, касающихся её прямо или косвенно ещё с эры вступления в пионерскую организацию. Да, – размышляла Женька, – именно личностная свобода. Здорово, конечно, что к ней прилагаются красивая внешность, высокий рост и безупречный вкус, но это не главное. Если совсем не трудно было понять, что привлекало её в этом человеке, то Жене казалось непостижимым, что такой парень из множества вариантов, безусловно, имевших место в его жизни, выбрал, почему-то, её. Она вспомнила, как холеная и красивая Алина, недавно поравнялась с ней при входе в главный корпус института, презрительно смерила её взглядом и менторским голосом произнесла:

– И что Лёнчик в тебе нашел? Не понимаю, как можно находиться рядом с девушкой, которая носит сапоги из кожзама, – Алина обогнала задохнувшуюся от обиды Женю и, обернувшись, ехидно добавила, – К тому же грязные…

Глупенькая Женька и не подозревала, что к своим двадцати двум годам Леонид прошел такую школу жизни, что ей даже не снилось. В семнадцать лет это был уже весьма искушенный в вопросах взаимоотношений полов и испорченный предоставляемой его родителями неограниченной свободой, граничащей с безразличием, пресыщенный юнец, который не просто не имел представления, чем бы ему хотелось заниматься в жизни, но даже не брал на себя труд об этом хотя бы подумать. Жизнь представлялась Лёне, как вечный праздник, как великолепная постановка гениального режиссера, где меняются только сюжеты, декорации и второстепенные роли, а главный герой-победитель, – всегда он – Леонид Соколовский. Все изменилось, когда от передозировки умер его отец. Онзнал, что его родители наркоманы, в их среде этим было никого не удивить, слышал и о весьма экстравагантных летальных случаях, но никогда ещё смерть не касалась его так близко. Кроме родителей у Лёни никого не было. Отец – сирота, воспитанник детского дома, со своими родственниками мать отношений не поддерживала. Когда это случилось, Лёня почувствовал себя обманутым, растерянным и опустошенным. Они с отцом мало интересовались жизнью друг друга, вряд ли Игорь Соколовский хотя бы примерно знал, чем интересуется его сын, и в каком классе он учится, но наличие живых родителей, как бы автоматически являлось гарантом его, Лёниной, беззаботной и яркой жизни. А теперь праздник закончился. «Почему, почему, почему», – стучало в голове у Лёни, когда, похоронив отца, он лежал, вторые сутки у себя в комнате и плакал навзрыд, до икоты, как не плакал даже в детстве. Ему мучительно было вспоминать безобразную сцену на поминках, когда он, пьяный, кричал матери, что это она виновата в смерти отца, так как, не разрешила вызвать скорую. Слава Богу, он не все помнил, он видел то отца с лилово-синюшным лицом и выпученными глазами, который тянул к нему руку и жутко хрипел, то себя на поминках в уборной, где его мучительно выворачивало наизнанку, и это было странно, потому что алкоголь появился в его жизни лет в тринадцать, и был для него привычен. Ещё всплывали эпизодически какие-то женщины, которые долго пытались умыть его над большой раковиной. Лёне больше текло за рубашку, он вздрагивал и смеялся, как дурак…Он вспомнил, как сидел на маленьком приставном стульчике, его била нервная дрожь, он уткнулся в огромнуютеплуюплиту, гладил её и тихо плакал. Ну и, конечно, он помнил ЭлеоноруСоколовскую, блистательную Элю, как её называли многочисленные друзья и поклонники, – свою мать. Он её всегда помнил, даже когда она была совсем рядом, как сейчас, в соседней комнате, своей мастерской.

– Наверняка уже в отключке, – думал Леонид, продолжая всхлипывать и сотрясаться всем телом от рыданий, – Ну и пусть, так ей и надо… – успело пронестись в его голове и он провалился в сон настолько глубокий и неподвижный, как будто в его сознании кто-то выключил рубильник, отвечающий за всю его жизнедеятельность.

Элеонора – донская казачка, закончила Ростовское художественное училище им. М. Б. Грекова и была направлена на работу в Ставропольский драматический театр, ассистентом художника. Элеонора прибыла сюда в возрасте девятнадцати лет. Она была удивительно хороша. Густых волнистых волос ярко-рыжего цвета в сочетании с зеленью глаз и белоснежной улыбкой было бы вполне достаточно, чтобы сделать её заметной даже ночью. Но Эля обладала ещё и пленительными формами, от которых шлакругом голова не только у желторотых студентов, но и вполне себе респектабельных, морально устойчивых партийных работников. Как раз с одним таким сотрудником училища, выплыла наружу некрасивая история, в которой Элеонора пыталась с его помощью добыть себе свободное распределение не вполне корректным и не достойным советской девушки-комсомолки способом. Скандалпостарались замять, перепуганный задним числом парторг отделался строгим выговором.Элю спасло её железобетонное рабоче-крестьянское происхождение, направление на учебу, подписанное председателем совхоза-передовика, определенные художественные способности и её показательное раскаяние с застывшими, но так и не пролившимися слезами в изумрудных глазах на комсомольском собрании. Вручая ей диплом вкупе с направлением в краевую столицу, зам. директора шепнул, что на большее в её ситуации рассчитывать не приходится.

– Какое у вас редкое и красивое имя, – сказал ей помощник режиссера, с трудом отводя взгляд от груди Элеоноры, – Родители так назвали?

Эля, как большинство рыжеволосых, легко краснела и имела белоснежную кожу. Сейчас она решила, что для этого самое подходящее время, потупила глаз, порозовела щечкой и ответила: «Отец. Ему нравилось все такое, – Эля неопределенно помахала в воздухе левой ручкой, – Но вообще так звали первую жену Федора Ивановича Тютчева» – Эле хотелось показать свою осведомленность.Мужчина хмуро кивнул, еще раз быстро скользнул тяжелым взглядом по Элиному декольте и произнес: