Я Пятачок! Рост 1 мм, вес 5 гр., семейное положение – публичный. Шутка. Дело в том, что мы рождаемся сразу и мужчиной, и женщиной. Женщина с одной стороны – решка, она всегда говорит «нет», мужчина с другой – орел, он говорит «да». В-общем, все то же что и у вас. Дети у нас общие, потому что все мы одновременно и взрослые, и дети. А человек…? Он им стал, когда подобрал меня. Он еще не знает, но уже началась его новая жизнь.

ГЛАВА 2

Родился Семен утром недоношенным на два месяца раньше срока, очень маленьким, в 9 час 15 мин; в школах зазвенел звонок, возвестивший окончание первого урока; на соседнем дереве встрепенулась и каркнула ворона. Донашивать Семена стала сама жизнь.

Тащили Семена на свет щипцами, отчего голова его вытянулась и сделалась похожей на яичко. Его положили на столик, и он так лежал, без крика и движения. Это было самое счастливое мгновение его жизни, все было так, как было. В мире, в котором он очутился, надо было кричать, чтоб жить. Но он не закричал, и ему сразу попало. Он закричал и затаил свою первую обиду и страх. И стал ждать. Он был слишком глуп и слаб и все чего он ждал, в конце концов, случалось. И не всегда он знал толи то, что случилось, уже было, толи это и есть то, чего он ждал. Не хотел он от этого, чтобы время двигалось, а наоборот, чтоб как-то остановилось. Так однажды и произошло. А еще он хотел научиться летать.

Перед самыми летними каникулами, когда Сема учился во втором классе, его родители уехали на выходные дни отдохнуть к друзьям. Папа не был Семе родным отцом. Мама говорила, что он много для них делает, но продолжалось это не слишком долго.

О Семе в эти выходные дни заботилась соседка, Юлия Ивановна Родионова. Юлия Ивановна была очень живая сухонькая старушка, добрая и гордая. Семе с ней было лучше, чем с родителями. Она разговаривала отчетливо и неторопливо. Семе нравилась ее просторная комната, большой круглый стол, на котором лежал чистый белый альбом для рисования, акварельные краски и цветные карандаши. Пойманный ее спокойным голосом, Семен переставал болтать ногами, застывал в случайной позе и вслушивался. Ее строгие глаза всегда улыбались. Юлия Ивановна и Сема гуляли, говорили, дружили. С Юлией Ивановной было хорошо друзьям, многочисленным родственникам, и даже среди обитателей огромной коммунальной квартиры у нее не было недоброжелателей.

Юлия Ивановна работала главным фармацевтом в больничной аптеке. Она изобрела чудо мазь, залечивающую раны, защитила диссертацию, но из-за приготовлений к полагающемуся в таких случаях банкету занемогла. С высокой температурой она слегла в свою же больницу. Дело шло на поправку, но появились боли в животе. Обследование выявило рак. Из больницы она так и не вышла.

Ну а в те выходные дни все было еще очень хорошо. Сема отсыпался двое суток кряду. Он спал и смотрел сны. Он просыпался, если его зачем-нибудь звала Юлия Ивановна. Его сон прерывался на интересном месте. Сема вставал поесть, или, если не хотел, говорил что у него все в порядке, опять ложился на матрац на пол головой на подоконник (подоконники в доме бывшем ранее монастырем были чуть выше щиколотки) и продолжал смотреть прерванный сон. Лежа на подоконнике, он видел, как его друзья играют в штандр, в ножички или вышибалы. На высоте низенького второго этажа Семену думалось, что он лежит на палубе шхуны, которая плывет по его двору. Он одновременно находился и во дворе, и в комнате. Детские голоса доносились со двора, звонко и бесформенно. Сема закрывал глаза, вспоминал окончание сна и смотрел дальше.

Проснувшись среди ночи, Сема видел опрокинутый оконный проем и глубокое изумрудное небо. Было тихо. Молчали даже листья на березе, одиноко замершей посреди голого двора. Ему становилось страшно. Небо дышало и смотрело на него. Сема боялся упасть в небо и заблудиться в его зеленой гуще. Внутри неба нет снов.

В конце второго дня в воскресение вечером Сема с радостью откликнулся на зов сверстников. Он здорово по ним соскучился.

В прежние времена, когда лето набухало зрелостью, вдруг, будто выдохнувшие все свои печали, начинали благоухать кусты жимолости и акаций. Густыми, будто нарисованными сажей вечерами они в один миг насылали на мир ряды серьезных сердитых разведчиков – майских жуков. Жуки тяжеловесно и прямолинейно чертили пространство всегда на одной высоте, высоте лба второклассника. И когда бегущий мальчик и жук сталкивались лоб в лоб, мальчик останавливался, проверял свой лоб ладонью и озирался по сторонам пока не находил жука, что бы убедиться, что с тем все в порядке. Жук тоже озирался, он некоторое время летал вокруг себя и мальчика, иногда даже сталкиваясь вновь, пока не вспоминал о своих делах. Он тоже не таил обиды на мальчика.

Мир, в котором очутился Семен, был квадратным, и правили в нем мудрые горбатые люди. Чтобы не плакать, люди смеялись над другими; те в свою очередь таили злобу и все, что было светлым и чистым было в неизвестности. А неизвестность была огромна.

Утром и весь день люди хохотали и ругались, работали и хохотали. Вечером пили и хохотали. А когда приходила ночь, зачинали новую жизнь и плакали.

Город был пропитан едким туманом вражды, который не рассеивался даже в солнечный день, а лишь превращался в ленивую дымку. Земля была квадратной с множеством квадратных зданий на ней. И на этой квадратной земле росли горбатые люди, которым часто приходилось сгибаться, чтобы посмотреть, что там за углом. И дети у тех людей тоже были горбатыми. А самые горбатые, кто лучше всех умел заглядывать за угол, правили миром.

По соседству с Семеном в самой большой комнате второго этажа их деревянного дома жили тетя Шура и дядя Саша. Всего в огромной коммунальной квартире жило четверо мужчин. Старшим был дядя Саша. Он был почти стариком. В соседней с Семеном комнате жил дядька Вася «тронутый». Вася сутками крутил на патефоне пластинки Козловского, ходил полубоком животом вперед, размахивая при ходьбе одной рукой, и гортанно с повизгом ныл арии. Еще жили отчим и в дальнем малом коридорчике грузный Степан. Степан водил большие фуры заграницу, пользовался импортным одеколоном, делал в коридоре зарядку (поднимал гири), сотрудничал с органами и хорошо питался. Когда он приезжал на короткое время из рейса огромная кухня, расположенная на стыке большого центрального коридора и первого малого, по нескольку раз за день наполнялась ароматами жареного мяса и другими густыми запахами. Коридоры были разделены высокой в восемь ступенек лестницей, являющейся местом для курения. Жильцы выходили из комнат томимые ароматами, у лестницы останавливались и обсуждали…. Степан был уверен, что его семья живет лучше других, и считал себя культурным человеком. Был еще взрослый парень Толик, но его видели редко. Толик избегал милиции, и жители гадали, куда он попадет, в армию или тюрьму.

Комната двух Саш – тети Шуры и дяди Саши – располагалась в дальнем конце большого центрального коридора. По соседству в начале второго малого коридора за лестницей из трех ступеней в своей комнате жил Семен. Комната дяди Саши была огромной, светлой, с высоченными потолками. Дядя Саша был электриком. Наличие тока в розетке он проверял, трогая пальцами оголенные провода. Пальцы его были заскорузлые, а напряжение в сети – 127 вольт. Длинный стол, стоящий вдоль стены с тремя окнами, освещался люминесцентной лампой, диковиной того времени. На столе дымился паяльник. На застеленной газете стояла бутылка вина, жестянка из-под килек, лежала пачка беломора с коробкой спичек. Стол был завален грудами разобранных радиоприемников, спутанными пучками проводов и прочим радиохламом.