Зачем ему рисковать? И куда идти? А прочел он записку Бориса, посмотрел его чертежик, включил камеру и двинул куда вздумается... Я бы на его месте так и сделал..."

Линьков вошел в проходную. Макарыч отложил газету, снял очки в тонкой металлической оправе и с большим интересом поглядел на Линькова.

– Вы вчера вечером тоже дежурили, Василий Макарович?
– смущенно покашливая, начал Линьков.
– Так вот, я хотел бы узнать, не было ли вечером... или ночью... каких-либо происшествий?

– Происшествий никаких не было!
– отрапортовал Макарыч.
– Что вы! Какие такие происшествия? Я бы враз доложил...

– Ну, ну, - успокоительно сказал Линьков, - вы меня, очевидно, не совсем поняли. Я имею в виду не ЧП, а так, мелочи какие-нибудь. Может, вы шум подозрительный слышали или, может, через забор кто-нибудь перелетал?

– Что вы!
– обиженно сказал Макарыч.
– Через забор! Это ж и есть чепе!

– Значит, ничего такого абсолютно не было ни вечером, ни ночью? терпеливо спросил Линьков.
– Меня, понимаете, всякая мелочь интересует. Ничего не припоминаете?

– Ничего, как есть!
– со вздохом сожаления ответил Макарыч.
– И рад бы для вас припомнить - ну, ничего не было.

– А работал кто-нибудь вечером в институте?
– на всякий случай спросил Линьков.

– Двое работали, - охотно ответил Макарыч.
– Всего двое. Стружков, значит, и Юрченко. Ну, Юрченко-то сразу ушел, как я на вахту заступил, может, четверть девятого было, но не больше. А Борис Николаевич - тот допоздна сидел. Самую малость до одиннадцати не дотянул.

– Что-что?
– Линькову показалось, что он ослышался.

– Без пяти одиннадцать, говорю, ушел он, может, без трех.

– Стружков ушел без пяти одиннадцать?!

– Ну да. Ай опять с им что не так?!
– ужаснулся дед.

– Нет, нет, все в порядке, - торопливо сказал Линьков.
– Просто я не знал, что он вечером был в институте.

– А вам, поди, сказали, что и не был!
– с горечью заметил дед.
– Ну, это на него кто-то по злобе наговаривает!

– Но вы точно знаете, что это был Стружков?
– не удержавшись, спросил Линьков.

– Неужели ж я Бориса Николаевича с кем перепутаю!
– обиженно ответил дед.
– Вышел он, заморенный совсем, ступает еле-еле, спокойной ночи мне пожелал.

– И пошел?
– бессмысленно спросил Линьков.

– И пошел, а как же!
– подтвердил дед, с любопытством глядя на него. Домой пошел, спать. Может, с устатку проспал сегодня? Нету его что-то...

– Нету... спасибо... до свиданья...
– растерянно пробормотал Линьков и поплелся обратно в институт.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вечер был теплый и влажный. Наверное, прошел легкий дождик: плиты мощеной дорожки тускло блестели в полосе света, падавшей из проходной.

Мне вдруг стало страшно идти дальше. Я осторожно приоткрыл дверь проходной и заглянул в щелочку. А, дежурит Макарыч, это хорошо!

Макарыча я люблю: душевный старикан и к науке питает несокрушимое уважение.

Особенно к нашей хронофизике. Он, по-моему, думает, что мы работаем в основном над проблемой омоложения и только таимся до поры, потому что не все постигли и превзошли. А потом объявимся и полным ходом начнем возвращать людей из преклонного возраста в самый цветущий.

– Работаете все...
– позевывая, прогудел он в желто-белые, прокуренные усищи.
– Труженики, ох, труженики! Ай вам погулять никогда не хочется?

Дело-то молодое!

– Некогда все...
– пробормотал я, раздумывая, как бы к нему половчее подступиться, потом сказал проникновенно: - Какие уж тут гулянки, Василь Макарыч! До того заработаешься, бывает, что прямо не понимаешь, на каком ты свете. Вот и сейчас: хотите верьте, хотите нет, а я никак не соображаю, какое сегодня число!

Выговорив это, я жалобно поглядел на Макарыча. Старик сочувственно закивал.

– Наука...
– сказал он добродушно.
– В старое время ученые, говорят, и вовсе ничего не соображали в обыкновенной жизни, все равно, как младенцы новорожденные. Девятнадцатое у нас сегодня, милок, девятнадцатое мая, да. А завтра, значит, двадцатое будет...

Двадцатое завтра! Только завтра! Значит, они меня еще на сутки назад швырнули. Зачем же это? Впопыхах, по ошибке, что ли? Я же им и отсюда помешать смогу, если правильно разберусь во всем.