Не пересекая границу проходняка, подобно часовому-попрошайке из сопредельной страны, вытянув шею, занял пост Тузик, в надежде поживиться дармовым зефиром. Кучак брезгливо падал ему сушку т тот, временно довольный, убрался.

Дружок тростевладельца Максима – фонтанирующий идеями, гипотезами и планами Володя Самсонов (не тот, который подменил обувь), попеременно дуя на горячий чай и прихлёбывая его, предложил:

– Пока временно смылся этот Шемордан Кукмарыч (Тузик), я предлагаю конкурсантам писать под псевдонимами, близкими к литературе. К нашему благодетелю – Александру Васильевичу, разумеется, это не относится, он станет главным рецензентом.

Летописец, жуя мятный пряник, возразил:

– Почему? У Кучака есть идея прекрасного рассказа «Война и мир в бараке»

Вовка поперхнулся:

– Хм. Есть первый классик, назовём его – Лев Похудевший.

Затем расточительно распределили псевдонимы. Так появились два Алексея Толстоватые, Максим Сладкий (за тягу к сгущенке), Захар Приклеев, Мурат Гулям (в просторечии – Тюбетейкин), Валентин Крикуль, Фенимор Пупер и, тут возникла физиономия прожорливого Феди, постоянно что-то жующего. Кучак внимательно рассмотрел прихожденца и объявил:

– Вот второй классик – Федор Михайлович Достожравский.

Временно пересилил восторг хулиганства и новизны, когда писатели-самоделки, жадно делили благозвучные литературные имена.

Крадущимся шагом приблизился Димка Житов, постоял прислушиваясь, охотно согласился принять участие в авантюрном мероприятии и получил имя – Демьян Зажиточный.

За полчаса решили организационные вопросы, в том числе, о трёх первых премиях – общезоновской, секторальной и барачной. Спонсорами выступили: Кучак и общак, при поддержке церковной общины, которая дружно поддерживала своего плохо ходящего кандидата.

Когда после долгих обсуждений и первых, не совсем удачных опытов, пошли на обед, барачная копилка, или сокровищница пополнилась двумя классическими ляпами Александра Васильевича. Он грустно и обреченно пристроился в хвосте очереди, который извивался даже не в помещении, а перед входом. Такое случается при хорошем меню пару раз в неделю. Виновниками столпотворения оказались борщ на первое и макароны с говядиной на второе.

Шустрый и пронырливый Летописец прошмыгнул мимо очереди внутрь, мгновенно сориентировался, кто из знакомых ближе к раздаче; узрел полутамбовского, полумосковского члена церковной общины Мишу и составил ему компанию, к некоторому неудовольствию стоящих позади. В своё время, Амфибрахий, перед своим переселением в мир иной (на свободу), завещал Кучака попечительству Летописца, чтобы тот не мучился в душных и вздорно-ворчливых очередях. Верный заветам главный приятель и опекун, обязанности выполняет неукоснительно, но со свойственным ему юмором и озорством. Минут пять-семь помаринуя Александра Васильевича в неизвестности, он, с якобы беспокойством, выскочил из двери, ища глазами друга:

– Куда ты пропал? Что за подопечный попался, ни на минуту нельзя одного оставить. Пойдём скорее, очередь приближается.

Простодушный Кучак радостно захлопал глазами и заторопился, нет, не в очередь, а к столу, за хлебом (когда его «заклинивает», бесполезно взывать к здравому смыслу и рассудку». Летописец, злобно бурча, кое-как уставил еду на один поднос, донёс до стола и с холодным бешенством высказался:

– Ты долго будешь издеваться, колхозное дитя?

– А что случилось?

– Не догадываешься? Места не хватает на подносе, пришлось «огонное» второе на весу тащить, аж пальцы обжег.

Кучак недоверчиво взял в руки алюминиевую миску и тут же отбросил её, не стерпев жара:

– Ой, прости, забылся. Зато, я твой верный хлебоносец.

– Ешь хлебожорец и помалкивай!

Александр Васильевич иной раз отказывается от еды вовсе, но чаще ест с жадностью полуголодного человека. В три минуты он расправился с обедом, вымыл в компоте ложку и принялся подзуживать неторопливого в еде Летописца. Тот поначалу не реагировал, потом стал огрызаться и, отодвинул макароны, после чего схватил кружку с компотом. Кучак замер с испуганным взглядом, решив, что кружка полетит в него, но убедившись, что гроза миновала, вновь заулыбался:

– Доешь, ведь свиньям отдадут.

– Вот пусть они и доедают.

– Добрый, заботишься о братьях наших вкусных.

… Удивил Мурад, имеющий несомненный дар акына, но владеющий русским языком не в полном объеме. Он с оригинальной непосредственностью объяснил присутствующим строчку из песни о Косте-моряке «шаланды полные кефали». По его убеждению, она означает: «Полные дамы прогуливаются в поисках приключений». Присутствующие посмеялись, но опровергать наивное толкование не стали. Зато узбекский аксакал «выдал на проверке, вполне литературное двустишие»:

На зеков лает словно псина

Сотрудник бдительного ФСИНа.

Случайно проходящий мимо по рутинным делам майор, заставил озябшего андижанца вытащить руки из карманов, попав таким образом на его азиатски мстительный язык. Больше ничего толкового из Мурада выудить не удалось, за исключением слабого стишонка, с рифмой – Андижан – баклажан и его оставили в покое, с решением не номинировать пока даже на барачную премию, до полного созревания способностей…

Моторы конкурса Кучак и Летописец, с примкнувшими к ним рядовыми участниками, стали, после пересчёта, прикидывать, чьё произведение зачитывать первым. Стоящая позади четверка осужденных (три разбойника и крупный мошенник) с неподдельным любопытством проявила интерес и предложила себя в качестве отборочно квалификационной комиссии и, даже, участников. Демократичные любители словесности, после пожатия плечами, немного подумали и согласились. Так появились самозванные критики – Чернинский, Доброфобов, Белышевский, а также, оригинал – Иван Баркович, строчащий по ночам в толстой тетради нечто художественное.