Шрифт:
– Уйди ночью с единым слугой, а багаж и прочих людей брось. Коли же всего двое будет присланных, притворись больным; одного к царю наперед пошли, от другого утечешь.
– Все бы хорошо, да этот черт Данилыч навязал мне шпика – батюшкина механикуса Маркова. Царю предан, аки пес…
– Может, на деньги польстится?
– И думать нечего. Пробовал я его на свою сторону переманить и лаской и обещаньем денежных наград… Не поддается!
– Плохо, плохо, царевич! – Кикин наклонился к уху Алексея. – А ежели сонного ножом по горлу полоснуть?
– Что ты! Что ты! – Царевич в ужасе замахал руками, – Не хочу я смертоубийства! Да и след чересчур явный останется.
– Не знаю тогда, как тебе быть. Разве вот что: вели подать ему на ночь сонное зелье. А сам в экипаж – и пошел!
Это предложение Алексею понравилось.
– Так хорошо будет. Потом в случае чего на него же и свалю: пьян-де напился и дорогой отстал. У него же, кстати, денег ни пфеннига. [145] Когда-то он до Копенгагена либо обратно до Питера доберется… – Царевич задумался. – Да подлинно ли батюшка на меня сердит? Уж и впрямь не поехать ли к нему, чем тащиться за тридевять земель, ни покоя, ни отдыха не зная?
145
Пфенниг – мелкая немецкая монета.
Еще в этот последний, решительный миг могло состояться примирение. Будь в уединенной комнатке либавского трактира сказано собеседником Алексея разумное слово, царевич без большого сожаления повернул бы в Данию. Но хитрый и двуличный царедворец Кикин не хотел окончания раздоров.
– Что ты, что ты! – горячо зашептал он, наклоняясь к царевичу. – Тебя там изведут. Знаешь, как государю князь Василий Долгорукий [146] присоветовал? «Ты, говорит, его в чернецы [147] не постригай! В чернецах жить спокойно, и будет он долго жить. А держи ты, говорит, царевича при себе неотступно и с собою вози повсюду, и он таких трудов не вынесет, понеже здоровья слабого, и от волокиты скоро помрет!»
146
Тот самый, который в чине майора расправлялся с булавинцами.
147
Чернец – монах.
Это была ложь, мгновенно выдуманная Кикиным. Но Алексей ей поверил.
Он тихо, но злобно выругался: призрак спокойной жизни при отце рассеялся.
– Этому не бывать! – решил он. – Еду в Вену! Прощай, Александр.
Алексей, по совету Кикина, написал два письма: князю Василию Долгорукому и Меншикову. В письмах царевич благодарил их за поддержку в туманных, двусмысленных выражениях. Расчет был такой: когда начнется розыск и у Долгорукого с Меншиковым окажутся благодарственные письма царевича, их заподозрят в соучастии.
Прощаясь с Алексеем, Кикин шепнул ему:
– Как будешь в Вене и отец пришлет послов уговаривать, чтобы вернулся, не езди! Он тебе голову отсечет!
Присутствие Егора Маркова страшно стесняло царевича и нарушало его планы. Маршрут, избранный Алексеем для путешествия в Копенгаген, мог показаться царскому механику странным. Но избавиться от Маркова слишком быстро тоже не входило в расчеты беглеца: Егор вернется на русскую границу и там поднимет тревогу. Надо было обмануть «соглядатая».
Отъехав станции две от Данцига, царевич вызвал Егора в номер гостиницы и, пряча от него глаза, объявил, что теперь они будут держать направление на Франкфурт-на-Одере.
– Там живет славный германский медикус, с коим хочу посоветоваться о своем здоровье.
Удивленный Егор ответил:
– Ваша воля выбирать путь.
– То-то! Я к тому говорю, чтобы ты потом не вздумал обносить меня перед батюшкой: мешкали, мол, в дороге…
– Посмею ли я?
– Ступай!
Путешествие продолжалось, подозрительно поспешное.
Смятенную душу Алексея начали обуревать новые сомнения: хорошо ли он делает, завозя Маркова так далеко в Германию? Не раскрывает ли он этим чересчур ясно свои намерения? Кончилось тем, что Егора опоили в деревушке Мариенталь.
Оставив Маркова в гостинице «Три курфюрста» бесчувственного, полумертвого от слишком большой дозы снотворного, царевич в страхе мчался день и ночь, останавливаясь на станциях лишь для того, чтобы поесть. В станционных книгах он прописывался под разными фамилиями и строго-настрого приказал сопровождающим не открывать его настоящего имени и звания.
Но вот и владения императора. Наконец-то!
Отворив окно кареты и взглянув на цесарскую землю, Алексей с восторгом воскликнул:
– На свободе!
Часть третья. Восток и запад
Глава I. Один на чужбине
Егор Марков очнулся. Кто-то назойливо тормошил его и противным сладким голоском жужжал:
– Bitte! Stehen Sie auf! Bitte! Stehen Sie auf! Bitte! Bitte! [148]
148
Пожалуйста! Вставайте! (нем.)