Дома случилось страшное. Прямо с порога Лида сдернула перед тещей простынку и сказала:

– Смотри, я дочь нашла.

Теща охнула, схватилась за сердце и медленно сползла по стене на пол. Замешкавшийся в дверях Леша не сразу разглядел, что там, а когда разглядел, то тоже едва не свалился в обморок.

На руках у Лиды действительно лежал ребенок. Мертвый, крохотный, с посиневшей шеей и грудкой. Скрюченные ручки лежали на животике, а закрытые глазки слепились от потемневшего гноя. На вид ему было месяца четыре, не больше. Редкие грязные волосики лежали на лбу.

– Ванночку сделаю. Промыть ее надо, девочку мою. Родимую, – сказала Лида.

Голос у нее сделался сюсюкающим, материнским. Она отправилась в ванную, долго гремела там чем-то, набирала воду, разговаривала сама с собой. Леша отвел тещу на кухню, и там они втроем, включая тестя, сидели с полчаса в полной тишине. Теща разве что охала и капала себе валерьянку в столовую ложку.

Лида зашла, держа завернутое в полотенце тельце. Личико было открыто, и Леша увидел, что оно тщательно вымыто, избавлено от гноя и синюшности. Но все равно это было мертвое личико мертвого ребенка.

Тесть вскочил, роняя стул, вжался в стену между холодильником и батареей. Теща вскочила тоже, принялась успокаивать его, гладила небритые щеки, целовала.

– В полицию надо звонить, – сказал тесть.

– Никакой полиции. Посадят. Сразу же. А куда ее, больную? – причитала теща.

Леша не вмешивался. В теле была слабость, будто оттуда вынули косточки. Он отстраненно вспомнил, что ребеночка Лида хотела чуть ли не с первых дней знакомства. Обязательно девочку, лапочку, чтобы можно было заплетать косы, подбирать платьица, учить домашним делам. Сам Леша не знал, нужен ли ему ребенок. Не определился. В какой-то степени он и сам еще не вырос толком, не закрыл многочисленные гештальты из детства, те самые, когда хотелось купить самые дорогие шмотки, наиграться в компьютерные игры, попробовать разные виды икры, сыры с плесенью, а еще смотаться за границу, в Турцию и на Мальдивы. Много разного мелкого, детальки и фишечки, эгоистические, недополученные по жизни. Поэтому, думал он, какой, на фиг, ребенок? Но сопротивляться жене, конечно, не стал. А когда она забеременела и наполнила мир вокруг трепетным ожиданием, Леша тоже втянулся и тоже стал ожидать.

Весь вечер Лида сидела на кухне, баюкала младенца, счищала проступающий сквозь закрытые веки гной наслюнявленным пальцем, тихо напевала песенки.

Тесть вышел покурить на лестничный пролет и не вернулся. Теща выглядывала за дверь, звала его, но выйти следом то ли боялась, то ли не решалась.

Леша курил на кухне, распахнув форточку. Потом ушел в спальню и, чтобы отвлечься, занялся работой. Правда, пальцы дрожали и в голове была каша. Хуже всего оказалось то, что отчеты не бились, а важные встречи на неделе пришлось отложить. В ближайшие дни маячила перспектива оказаться на ковре у директора, и хотя Леша еще не растерял кредит доверия, его могли лишить, скажем, квартального бонуса и нескольких хороших проектов. А стоило ли терпеть такие потери ради обезумевшей жены? Он не знал, и от этого нервничал еще больше.

Ночью Леша выбрался из комнаты, осторожно, как травоядное, проскользнул в ванную комнату и включил душ. Не услышал, а почувствовал, что в ванной кто-то есть. Шелохнулась занавеска. К нему забралась обнаженная Лида. Прижалась, теплая, родная. Прошептала на ухо:

– Спит малышка.

– Она мертвая, – не выдержал Леша. – Надо звонить в полицию. Или… я не знаю, избавляться, что ли.

– От кого? От доченьки нашей? От Кристины? Ты в своем уме?

– Это ты… послушай, ну я же прав. Мертвая она. А у тебя крыша поехала, к врачу надо. Может, это все из-за травмы, мы не знаем. К специалистам съездим, осмотрят. Томографию там сделают или еще что. Пока не поздно, Лида, пока есть шансы на выздоровление.

Лида оскорбилась, выскочила из ванной комнаты, завернувшись в полотенце. Он слышал шлепанье босых мокрых ног. Где-то за дверью комнаты наверняка стояла теща, любительница послушать их споры, и прислушивалась.

Леша вылез тоже, с твердым намерением или извиниться, или заставить Лиду отправиться на лечение – но в любом случае прийти к какому-то выводу, закрыть эту главу и двигаться дальше.

Он остановился у закрытой стеклянной двери в кухню. В кухне горел свет, Леша увидел размазанный силуэт жены. И еще услышал странные звуки. Жена бормотала что-то, скорее – причитала. Потом… потом раздалось кряхтение, сопение, совершенно отчетливое. И следом захныкал, заплакал кто-то, тихонькими короткими звуками, будто в слабых легких не очень хватало воздуха, чтобы заорать в голос.

Ошалелый Леша ввалился в кухню, и там на обеденном столе, на измятых салфетках и влажной пеленке, около опрокинутой, видимо в спешке, солонки, между отодвинутых тарелок и в хлебных крошках, лежала живая девочка, та самая, которая недавно была мертвая, с гноившимися глазками и синими губами. Сейчас она плакала, сучила ручками и ножками, а глаза были открыты – чистые, голубые, огромные такие глазищи, невероятно красивые.

За спиной Леши закричала теща. Он обернулся, увидел ее в ночнушке, на коленях, отчаянно крестившуюся.

– В церковь! – страшным голосом говорила она в перерывах между «отче наш, сущий на небесах» и «избавь нас от лукавого». – В церковь немедленно!

Впрочем, среди ночи никто никуда не поехал.

Лида принялась неумело пеленать девочку. Та кряхтела и плакала. Через несколько минут позорной борьбы с пеленками Лида сдалась и тоже заплакала. Тогда теща, перестав молиться, подскочила, засучила рукава: «Дай мне, господи, покажу как. Ни ума, ни опыта». Запеленала в два счета и протянула Лиде кочевряжащийся комочек.