Ни единого паруса не было видно на безбрежных пространствах Студеного моря. От серебрящихся бликов слезились глаза, потом появлялась резь, и светлый мир словно мутнел, теряя свои летние краски.

Заварив новый чернильный состав из вишневого клея, орешков и меда, Каллистрат Ерофеевич выбрался из душной, не проветривавшейся во все времена года избы и вдохнул полной грудью. В полуночной стороне, где в зимнюю пору огромным бесшумным пожаром вспыхивают всполохи самосиянного света*, темнели увалы бесконечных гор. Внизу, за песчаной отмелью плескалось море. А вокруг становой избы на неровной каменистой земле росли ивы и березки полуаршинной высоты. И даже в середине лета эти крохотные деревца, похожие на кустики, стояли без листьев, с набухшими, но нераспустившимися почками. Изредка попадались полураспустившиеся незабудки и тощие колокольчики. Даже на этой не прогретой солнцем земле жизнь брала свое.

_______________

* Северного сияния.

Сколько ни жил Каллистрат Ерофеевич на Новой Земле, он никогда не слышал здесь грома, не видел молнии. И несмотря ни на что артельный староста любил эту землю сдержанной и признательной любовью.

Продолжая вглядываться в новоземельские тундровые просторы, Каллистрат Ерофеевич заметил в полуночной стороне Серебряной губы крохотную движущуюся точку. К становой избе шагал кто-то из зимовщиков. Каллистрат Ерофеевич угадал в возвращавшемся к зимовке человеке Савву Лажиева и очень обрадовался. Артельный староста любил парня за старательность и бескорыстие, живой общительный характер и мягкосердечие. У него не было сыновей. Через каждый год появлялись на свет дочери, и Каллистрат Ерофеевич был огорчен тем, что нет у него наследника. За время долгой зимовки староста артели привязался к Савве как к сыну и желал ему добра и здоровья.

Несмотря на теплое лето, Савва Лажиев был по-прежнему в зимней одежде: на голове шапка из заячьего меха, на плечи наброшена кухлянка, сшитая Каллистратом Ерофеевичем из оленьей шкуры. Отрок шел ходко, неся за спиной пару белух. Он немного притомился и вспотел, торопясь поскорее добраться до становой избы, чтобы попариться в бане. После зимней тяжелой хвори все вокруг казалось ему необычным, радостным, лучезарным. Савва радовался теплому дню, какие нечасто навещают Новую Землю, чистому, словно родниковая вода, островному воздуху, ощущению возвращающихся сил и сознанию здоровья в окрепнувшем теле.

Он сошел с песчаной косы и шагал по косогору, поросшему карликовыми березками, старательно обходя попадавшиеся на пути незабудки и колокольчики. С тех пор, как во время морового поветрия, которое случилось в Олонии, умерли все его близкие, Савва стал бережно относиться ко всему живому. Как ни старался он забыть страшное бедствие, постигшее олончан, после которого покинул он родимый край у Ладоги и подался на далекий север, картины ужасного мора время от времени вставали в его воображении. Прошлого, оказывается, никак не выкинешь из памяти!

Новая Земля поразила Савву Лажиева. Все здесь было необычно: нагромождения гор с причудливыми уступами скал, на которых разместились огромные птичьи базары, безбрежное море, в котором без числа водятся гигантские рыбы - киты, свирепые касатки, усатые моржи, морские зайцы и золотистая нерпа. Савве не давали покоя мысли: откуда все это появилось на земле и в глубинах водных, почему все живое так стремится размножить свой род и продлить собственное существование? Уж на что глупа птица гагара, и та водится на берегу во множестве тысяч, и с каждым годом ее становится все больше!

Своим незрелым умом Савва упорно старался проникнуть в сущность явлений, которые наблюдал на Новой Земле. Ему очень хотелось понять, откуда берется этот дивный самосиянный свет на небе во время лютых зимних морозов, по богатству и разнообразию красок намного превосходящий все летние радуги над Олонкой-рекой и озером Ладогой? Почему на протяжении четырех недель месяц на небе из золотистого серпа превращается в серебряную сковороду и ночью вода в Серебряной губе поднимается на целых два аршина? Отчего Студеное море, словно разумное существо, извергает на берег сосновые, лиственные и еловые бревна, чтобы зимовщики могли строить из них развалочные избы? И почему не уносит назад, когда волны, случается, бегут от берега в полуночную сторону? Как получилось такое, что зимой свирепый мороз ломает бревна сруба, а летом так тепло, что потеешь, хоть рубаху выжимай? И отчего здесь земля такая твердая, что ничего почти не растет на ней, а на берегах Олонки она мягкая, словно гагачий пух, и всходят на ней в доброе лето такие хлеба?!

Множество непонятного встретилось Савве на Новой Земле. Над многими неясными вещами задумывался молодой зимовщик, но ответа не находил. Ничего не мог сказать Савве и Каллистрат Ерофеевич, уже не первый раз зимовавший на острове.

Подходя к становой избе, Савва Лажиев увидел старосту артели и радостно заулыбался. На широком лице отрока весело сияли серые добрые глаза.

– Вернулся, Саввушка?!
– тискал парня в крепких объятиях Каллистрат Ерофеевич.
– Как там Михаил? Афоня как? Ловится ли белуха? Пошел ли голец?

– Все, кажись, здоровы пока, Каллистрат Ерофеевич, - отвечал Савва. Рыба идет сплошным косяком. Солим... но соли осталось совсем мало... Пока тепло, вялим, сушим на солнце...

– Устал, поди... намаялся в этакую-то жару, - посочувствовал Каллистрат Ерофеевич.
– Поди в избу да отдохни малость, и - в баньку. Баня со вчерашнего дня топится. Бери новый веник да отхлестай себя хорошенько. Это придаст тебе силы. А я тем временем вычищу рыбу да уху сварганю.

– И то дело, - устало произнес Савва, довольный и счастливый от предощущения горячего дурманящего пара.