Грудь Идель ходила вверх-вниз, огромные, расширенные глаза, не моргая смотрели перед собой.

— Я позову докто…

— Не смей! — гаркнула Идель. Никаких докторов. Она не хочет видеть никаких докторов. Где были эти доктора, когда арбалетный болт вонзился Нолану в шею?!

— Миледи! — Наплевав на всякую субординацию, ворвался Рейберт. Во избежание проблем, он давно оборудовал себе топчан в комнате напротив покоя эрцгерцогини, знатно потеснив недовольную прислугу. — Миледи, — повторил и бросился к Идель.

Увидев Рейберта рядом с ложем, Идель немного пришла в себя. Отвернула голову в противоположную сторону, к окну. Рассветный луч, пробивавшийся сквозь стрельчатое окно, мерцал цветами побежалости, и Идель могла различить в нем зависшие в воздухе пылинки.

Пальцы женщины на груди разжались сами собой.

Увидев перемену, Рейберт позвал снова.

— Леди Идель?

Та обернулась. Выражение ее глаз стало иным. Словно бы Рей был невыделяемой частью окружающего пространства, и Идель, глядя прямо на него, никак не могла сфокусироваться, проследить черты мужчины или даже его контур.

Идель захотела что-то сказать — сделала странное, непонятное движение челюстью. Забавно, что сейчас ей, чьи крики будят замок каждую ночь, не подчиняется голос. Хотя, ничего удивительного.

Идель качнула головой в сторону двери и кое-как выговорила:

— Подожди меня. Я хочу прогуляться.

— Сейчас? — всполошилась служанка. — Еще очень рано, госпо…

— Сейчас. — Идель откинула одеяло и свесила ноги с постели. Рейберт направился к себе: ему тоже надо одеться, а то, вскочив под вопли Идель, он рванулся к ней в чем был — одних подштаниках.

«Сейчас», думала Идель, позволяя одевать ее. Сейчас, когда на улице почти никого.

Идель шла по коридорам чертога, и ей казалось, что вокруг нее смыкаются стены. Нолан был для нее будто бы волшебным щитом, стоя не «за», а рядом с которым, она ощущала Греймхау, как пространство. Чертог словно бы становился частью пышноцветных долов, он раскрывался, как от чудодейственного заклинания. Превращался из чертога в дом, из места службы в родной очаг, а она сама — из высокопоставленного императорского солдата в человека.

Теперь же стены снова начали давить на нее, угрожая расплющить, как паука, прибитого твердой ладонью управляющего Аквирры.

Идель шла, коридор за коридором, лестницу за лестницей, и твердила себе, что ничего не изменилось. Она не изменилась. Греймхау не изменился. Это все еще ее чертог, ее владение, ее дом и ее служба. Она все еще здесь хозяйка. И…

И вместо того, чтобы договориться с собой, она все больше раздражалась.

Как назло, по пути к выходу из донжона то и дело попадались заспанные стражники, сползшие вдоль стен до сидячего положения. Они посапывали и похрапывали, подскакивая только, когда слышали приближение леди. Рейберт, как мог, топал и громыхал кашлем, чтобы заведомо дать соням знать о приближении эрцгерцогини. Это злило Идель еще сильнее, и всякий раз, когда очередной стражник вскакивал с места, ей хотелось рывком стянуть с бедолаги шлем, вцепиться ему в лицо и, развернув стражника в стену, бить до кровавого месива. Потому что… потому что — что если Нолана тоже вот так «проспали»?! Что если его можно было спасти, и какой-нибудь дозорный или разведчик просто просмотрел вражеский отряд или упустил засаду оттого, что не продрал вовремя глаза?!

Ох, где этот чертов Эмрис?! Где хоть какие-то новости! Ему бы следовало отправлять к ней по два гонца в день, чтобы докладывать о поисках убийцы ее мужа, а он…! Чем он там вообще занят?!

Ему Идель тоже бы с радостью оторвала голову.

Стараясь не сорваться, Идель шла все быстрее. Рейберт торопился тоже, потому что понимал: она не выговаривает стражникам, но очень сильно хочет выговорить ему! Раньше начальником гарнизона крепости был Нолан, сейчас на его место еще никого не назначили — очевидно, что назначать будет Идель, а ей не до того. Но, видимо, подразумевалось, что до срока главным над гарнизонными стал он, Рейберт. В другой раз он бы непременно пошутил, мол, миледи, меня ж никто не назначал, откуда мне знать, что я теперь и тут крайний? Но пока — голова дороже.

В общем-то, по этой же причине Рейберт пока не говорил, что написал от ее лица письмо Эмрису Железному. Он рассудил, что барон всяко не знает почерка эрцгерцогини, так что примет все за чистую монету. Он подговорил Делайлу, вторую управляющую, помочь, чтобы почерк был женским, побожившись перед тем, что весь гнев ее светлости, когда та прознает о самодеятельности, возьмет на себя. На вопрос, зачем это вообще понадобилось, он ответил уклончиво, не прибегая ко лжи, но и не открывая всей правды:

— Если герцог не найдет для ее светлости каких-нибудь обязательств, я обнародую эти. Обязательства перед другими всегда заставляли ее брать себя в руки. Вы же сами видите, Делайла, она в ужасном состоянии.

Да, согласилась Делайла — высокая женщина, скорее, по возрасту сбитая, чем полная. И то, что леди Греймхау так и не прорыдалась, ее пугало даже больше, чем крики в ночи или отсутствие у госпожи аппетита. Она поначалу пыталась объяснять это Рейберту, а потом бросила затею: Рейберт был мужчиной в расцвете сил, и целительную силу слез пока недооценивал.