Легрейф один из всех был убежден, что имел право не считаться с ней. Остальных — Идель знала — она смогла бы поставить на место. Если бы потребовалось.

Нолан, поначалу безродный и абсолютно чужой человек, приложил тысячи усилий и в итоге стал едва ли первым после смерти Раданиса, кто увидел Идель целиком. Настоящего человека, а не тысячу масок, одна поверх другой. Он примирился, принял, добился ее доверия куда позже, чем ее близости, и разглядел, наконец, ее истинную суть: простую одинокую девчонку, покинутую всеми, и готовую обещать любую верность человеку, чьи руки подарили ей ласку и тепло.

Идель горько усмехнулась, чем снова вызвала беспокойство Рея и Ульдреда. И снова не отреагировала на него.

Казалось бы, она — эрцгерцогиня! Она — сестра самого императора! Но Нолан обнаружил в ней брошенного щенка.

Идель тряслась, что Теоданис, вернувшись в герцогство, устроит что-нибудь действительно грандиозное. Откажет ей в наследовании, убьет мачеху и скоропостижно женится снова, чтобы получить сына. Сошлет или публично выпорет. Или еще что-нибудь. Ну не могла ведь наследница Греймхау выйти за обычного дружинника!

Досталось только Нолану — Теоданис вызвал его подраться на мечах. Он от души размазывал бедолагу, пускался в крик (весь чертог слышал), поносил бранными, непотребными словами. Нолан все равно вставал и говорил, что не отступится. Что победил честно, что относится со всем почтением.

Говорил то, что не скажет больше ни один мужчина рядом с ней, и тем более — герцог Легрейф из Морканта.

После избиения зятя Теоданис позвал дочь в кабинет, вперился тяжелым взглядом, заставляя ее внутренности сжиматься от предстоящей беседы. Тем не менее, Идель уже умела стоять — сохраняя внешнюю непрошибаемость и беспримерное достоинство. Оценив, Теоданис набрал полную грудь воздуха и громко, публично заговорил с ней, как со взрослым самостоятельным человеком. Широким жестом предложил сесть в кресло герцогини, обратился «миледи», сказал: «Давайте обсудим сложившуюся ситуацию».

— Мою свадьбу? — уточнила Идель, сразу заставляя отца вывернуть на скользкую тему, чтобы он не смел откладывать этот разговор. Они должны были прояснить все сразу, в открытую, здесь и сейчас.

Теоданис коротко и криво усмехнулся: оценил, что она предпочла не прятаться. Затем кашлянул и произнес совершенно спокойно:

— Ваша свадьба, миледи — ваше семейное дело. Если ее последствия доставляют вам некоторые осложнения, решите их, как сочтете нужным. У меня новости из столицы…

Поднялся легкий теплый ветер. Идель дрогнула плечами: это чушь, что она не плачет. Еще как. Просто руки, что могли ее успокоить, были всего одни. Просто грудь, на которой могли высохнуть ее слезы, была только одна. И сердце, к которому наконец-то, ожив, потянулось ее собственное, билось лишь у одного человека.

Он был ее оберегом. Ее домом. Ее судьбой.

Он был тем, кто любил в ней женщину, и тем, рядом с кем она могла позволить себе не быть молотом.

Тем более — наковальней, которой с его уходом она стала снова.

Стылая и пустая, бесполезная без молота, что лупит по ней до стона. Испещренная шрамами от ударов достаточно, чтобы выбрать отныне навсегда остаться стылой и пустой.

Идель закусила губу, чувствуя, как огнем раздирает горло. Руки сдавили собственные плечи до боли, которая никак не возвращала к реальности и не перетягивала внимание женщины на себя. Она… она не могла себе помочь. Никто не мог!

Идель хотелось драть на себе волосы. Сбросить со стены Рейберта и Ульдреда. Убить отца. И еще Эмриса, потому что это он виноват! Почему он не умер вместо Нолана, Создатель?! И Аерона до кучи тоже надо убить! Потому что это была его дурацкая, бессмысленная затея! Его! Если бы он не влез, Эмрис был бы мертв, — жаль, но и черт с ним! — а Нолан… Нолан…

«Я говорил тебе сегодня, как люблю тебя?» — шепнуло что-то глубоко внутри сердца.

Нолан всегда знал, как утешить ее. Он знал слова, которых она ждала, находил нужные фразы.

«Так говорил или нет?»

Идель едва приметно затрясла головой: «Нет же, нет! Ты сегодня ничего не сказал мне! Ни сегодня, ни вчера!»

«Точно? Или ты просто опять невнимательно слушала?»

«Не говорил, нет! Ты не говорил!»

«Опять заслушалась своих управляющих, пока я признавался тебе в любви, да?»

— Ты так давно не говорил мне этого! — Крикнула она в воздух, широко открыв глаза и заставив вздрогнуть стражу.

Рейберт тут же подался вперед и с большим опасением дотронулся до женского плеча со спины.

— Нолан! — Идель развернулась рывком. Взгляд мазнул по светлым волосам, светлым бровям, знакомому носу. Кожа немного темнее обычного, но, должно быть, загорел пока добирался из Редвуда. Вон какое нещадное пекло! — Нолан! — Лицо Идель внезапно осветилось бесконечным счастьем, от радости заблестели глаза. Она попыталась напомнить себе сдерживать эмоции, но тут же отмахнулась. Плевать, это же Нолан! Он видел все! Он…

— Эм… кхгм, простите, миледи. Это я, Рейберт.

— Рей… — Она тряхнула головой. — Причем тут Рейберт? Нол… — Она едва подалась вперед (Рейберт благоразумно сделал шаг назад, но оставил вытянутыми руки, чтобы если что — ловить), и окаменела.