– Нет, Эль, я не настроена. Я, правда, очень устала, и хочу просто отлежаться.

Да, она устала, но не думаю, что только от работы. Она устала от всего в целом – от окружающего мира, от людей, от пустых разговоров, от наигранных улыбок. От всего, до чего, по сути, ей не было дела. Я прекрасно понимала, что одиночество в таком состоянии может усугубить ее моральное состояние, но что я могла сделать? Начать давать советы, учить ее жизни? Глупости, и я, и Алиса прекрасно понимали, что живем мы не совсем правильно, и никогда жить никого не учили, друг друга в том числе. Она и так знала, что я рядом, что мне можно позвонить в любой момент, хоть ночью, и я приду. Но она, словно, приняла решение отбыть недельный срок заключения под стражей, без каких-либо контактов с внешним миром. Когда я звонила узнать, как у нее дела, она либо просто не отвечала, либо старалась, как можно быстрее закончить разговор. Очень мне это все не нравилось, очень тревожные мысли во мне вызывало ее поведение. Точнее, не мысли, а чувства – неосознанная тревога нарастала во мне день за днем. Помню, на четвертый день ее отпуска, в четверг, двадцать восьмого мая, эта тревога достигла во мне апогея, не знаю почему, просто подсознательно, повторюсь. Я звонила ей раз семь, просто, чтобы узнать, что с ней все в порядке, но она не отвечала. Хоть у нас с ней и водится практика приходить без приглашения, я прекрасно понимала, что неурочным визитом могу накликать на себя гнев, понимала, что, скорее всего, она просто не хочет меня видеть. Но в тот раз, мне было глубоко плевать, что там хочет Алиса, на ее гнев, и на ее личное пространство. Когда я пришла, она долго не открывала дверь, но я не уходила, стараясь скрыть тревогу за напускным раздражением. Когда она все же открыла дверь, по ее покрасневшим глазам, я поняла, что она недавно плакала.

– Что за приколы? – быть раздраженной у меня так и не получилось; мне уже, с порога, хотелось обнять ее и утешить. – Почему на звонки не отвечаем?

– Я спала, Эль, – она произнесла эти слова таким тоном, словно раскаивалась. – Заходи.

– Ты спала целый день?

– Практически да.

– Алиса, я переживаю за тебя, – сказала я, проходя в гостиную ее квартиры.

– Да все нормально, чего ты? – усталым голосом ответила она, и прилегла на диван, стараясь не встречаться со мной взглядами.

– Где же нормально? – я села на пол напротив нее. – Ты же ревела.

– Ревела, – равнодушно ответила она.

Да и вся она, в целом, выражала какое-то зловещее равнодушие. Вот правда, смотрела на нее в тот момент, и по лицу ее читала: да хоть потоп. Взяла ее за руку, она в ответ слегка шевельнула пальцами.

– Алиса, девочка ты моя золотая, – ничего другого я не придумала.

– Больно, Эль, – ответила она, прикрыв глаза свободной рукой. – Больно.

Секунд тридцать мы молчали. Я знала, что ей больно, и знала, что мои слова вряд ли ей помогут.

– Знаешь, чего мне иногда хочется? – заговорила она. – Выдуманной боли, несуществующей. Вот так, посмотришь иногда на некоторых людей, и прямо зависть берет – такая у них боль красивая. Выдуманная боль, прямо литературно расписанная, просто смотришь на эту боль, и оторваться не можешь. Хочу себе такую боль. С ней комфортно. Чувствуешь, что душа подсыхает, что свежести просит – так вот же оно – мое страдание. Сейчас, сейчас, сядем, погрустим, выпьем немного, и сразу так хорошо станет. Самое классное, что прогрессировать можно, плацдарм для фантазии просто огромный – додумывай и додумывай. Страдания, по сути, и нет, оно искусственное, создано от скуки, значит и накидывать на него можно все дальше и дальше. А может, не от скуки, может костюм такой. И, черт возьми, мода ведь на эти костюмы не проходит не в одни времена, не в одном обществе. Одним нравится играть в психологов, другим выглядеть несчастными жертвами страданий, в которых они как рыба в воде. Ведь встречала и ты таких людей – они же повсюду, в своих костюмах. И зачастую, такой интерес вызывают, так интересно послушать их душещипательную историю, разделить с ними печаль, так это мило. Да, Эль, выдуманная боль – это прекрасно. Ничего общего с настоящей болью, ничего. С уродливой и черной настоящей болью. Такую не любят, от такой отворачиваются. Люди, живущие с реальной болью – это раковая опухоль в организме правильного общества. Отверженные. Я так устала. Просто устала. Я так хочу себе костюм из искусственной боли.

У меня слезы текли по щекам, но я не хотела, чтобы Алиса их видела, ей бы они не помогли. Я поцеловала ее руку и отошла к окну.

– Пойдем в «Туман» сходим, а? Алиса, нужно немножко расслабиться, нужно посмотреть на выдуманную боль, нужно позавидовать. Зависть – тоже чувство, а чувствовать необходимо, сама знаешь.

– Знаю, – она усмехнулась. – Не хочу в «Туман». У меня пиво есть, будешь? Давай лучше дома посидим.

– Давай так.

Она сползла с дивана и вышла на кухню.

Алиса жила на четвертом этаже, окна ее квартиры выходили в небольшой сквер на другой стороне улицы. Помню, я бесцельным взором окинула площадь сквера, и задержала взгляд на парне, который сидел на одной из лавок, обхватив голову руками и глядя себе под ноги. Но в следующую секунду он встал, и я узнала… Мика Флеминга. Мне даже показалось, что он взглянул в мою сторону, после чего быстрым шагом двинулся прочь из сквера.

– Смотри-ка, Мик Флеминг, – сказала я Алисе, принимая от нее бокал пива. Сказала совершенно равнодушно, потому что и не особо удивилась. Чему, собственно, было удивляться?

– Чипсы будешь? – Алиса словно не услышала мое замечание.

– Ага. Странный он какой-то. Симпатичный, но чересчур странный.

Мы выпили по два бокала пива, поболтали на отвлеченные темы, несколько раз Алиса даже засмеялась. Когда я уходила, мне показалось, что она немного развеялась, что мой визит пошел ей на пользу. Вообще, я редко ошибаюсь в ее эмоциях, но в тот раз, был именно такой случай – я ошиблась. Думаю, как только я переступила ее порог, и она закрыла за мной дверь, тоска накатила на нее с удвоенной силой, и она вновь плакала.

Был десятый час вечера, начинали сгущаться вечерние сумерки. Честное слово, когда я приняла решение зайти в «Туман», я совершенно не думала о Мике. К тому же, в последнее время, он там уже практически не появлялся. Однако же, когда я вошла в бар, Мик находился именно там, по привычке сидел за стойкой, перед ним стоял бокал пива.

– Привет, Мик, как дела? – поздоровалась я.

Он вскинул на меня удивленный взгляд, даже непонимающий, словно я вырвала его из глубокого раздумья. Секунды три он тупо смотрел мне в лицо, затем покачал головой и отвел глаза.