– По вере дается, Мик.

Он пожал плечами и сделал несколько больших глотков пива.

– Может быть. В любом случае, вера в бога – это в первую очередь попытка избегнуть ада.

Он вновь посмотрел на входную дверь, остановив на ней взгляд секунды на две.

– Ты кого-то ждешь? – спросил я.

Мик удивленно посмотрел на меня, и я заметил в выражении его лица оттенок презрения. Не ко мне, а именно к моему вопросу.

– Нет, не жду.

Не знаю, в тот ли момент меня впервые посетила эта мысль, думаю, все-таки нет. Но осознал ее во всей полноте я именно в тот момент, когда Мик неосознанно посмотрел на входную дверь, хоть никого и не ждал. Он был, наверное, самым одиноким человеком из всех, каких мне приходилось видеть к тому моменту, за двадцать три года жизни. Он был просто в плену одиночества, которое его убивало, но от которого он уже не мог отказаться. Это одиночество въелось в его натуру, он сам в себя вдолбил это одиночество тем способом, о котором он упоминал, говоря о том, как хочет постигнуть понимание жизни, любви, смерти. Человек, который мог быть счастливым, осознанно убегал от счастья. Такой эгоизм по отношению к жизни, в тот момент вызвал во мне отвращение по отношению к Мику. Знаете, есть люди, которые любят себя жалеть, даже если к этому нет веских причин. Но они уже просто влюблены в жалость к себе, они не могут расстаться с образом несчастного и обделенного. Так же есть какая-то непонятная грусть, к которой некоторые люди постоянно возвращаются, если хоть раз в жизни ее почувствуют. Я видел такую грусть в глазах многих людей, которые пили только ради того, чтобы алкоголь пробудил сентиментальность и вновь вызвал эту грусть на поверхность сознания; приятную грусть, что делает счастливым, и природу которой трудно объяснить. А Мик издевался над собой при помощи одиночества. Есть люди, которые любят одиночество, но Мик к ним не относился. Мик терпеть его не мог, но заставлял себя терпеть. Почему? Одному ему это было известно.

Он презирал саму вероятность того, что он может кого-то ждать. Но он ждал. Где-то в глубинах своего подсознания он постоянно ждал, и это ожидание вырывалось наружу неосознанными взглядами на входную дверь. И тогда, в тот дождливый четверг, сидя с кружкой пива, мрачный и депрессивный Мик Флеминг, человек, падающий в пропасть собственного безумия и алкоголизма, не подозревал, что все заканчивается, что привычная жизнь безвозвратно от него ускользает. Вспоминая тот и следующий вечер сейчас, спустя год, я даже смею допустить, что не было никаких совпадений. Возможно, это было вмешательство провидения, что-то действительно мистическое.

Помню, мы вновь погрузились в молчание, Мик пил свое пиво, а я, вроде бы, натирал винные фужеры, когда входная дверь открылась, и в бар вошел молодой человек, лет тридцати. Мик, когда услышал, что открылась входная дверь, дернулся всем телом, как от удара током, и, обернувшись, уставился на нового гостя. Парень беглым взглядом окинул пустой зал, затем остановил его на мне и, улыбнувшись, заговорил:

– Здорово, ребят. Можно у вас дождь переждать, и кофе выпить.

– Нужно, – ответил я, обрадовавшись новому посетителю.

– Отлично, – он смахнул ладонью дождевую воду с коротко стриженных светлых волос и прошел к стойке.

Даже когда парень подошел ближе и встал по его правую руку, Мик, не заботясь, что поведение его не тактично, продолжал внимательно смотреть на незнакомца, как мне показалось с недоверием. Словно неурочным визитом тот нарушил его личное пространство.

– Не возражаешь? – обратился парень к Мику, отодвигая стул.

– Нисколько, – ответил тот, и наконец, отвел взгляд.

Помню, он заказал чашку черного кофе без сахара и сливок, тут же Мик попросил повторить ему водку и пиво. Первое впечатление о Перри мне запомнилось. В нем был какой-то странный магнетизм. Какое-то природное обаяние исходило от него, в нем чувствовалось что-то до боли знакомое и искреннее. Мне почему-то сразу показалось, что передо мной не простой человек, но и не тот, кто будет усложнять жизнь другим. Взгляд его голубых глаз: он был каким-то по-детски наивным, и в то же время, не возникало ни малейшего сомнения, что передо мной сидит взрослый и умный человек. Забавным было вот еще что: Мик генерировал вокруг себя тяжелый мрак, к которому не возникало желания прикасаться, а напротив, хотелось держаться от него подальше. Так вот, в этом парне тоже чувствовалось что-то тяжелое, что-то невероятно мощное и… тоже мрачное. Но это «что-то» не ломало его волю, не выходило за грань сознания, не конфликтовало с его личностью, – как было в случае с Миком. Вообще, чем-то они были чертовски похожи. Разница была в том, что внутренний мир Мика управлял им, а второй парень полностью контролировал свой мир.

Вот так, я оказался рядом с двумя огнями, в тот вечер, когда судьба свела вместе этих двух странных парней. Новоприбывший так же не пользовался зонтом: его светлые джинсы прилипали к ногам, клетчатая черно-белая футболка и легкая ветровка, которую он повесил на спинку стула, тоже были мокрыми. Но опять же! Если промокшая одежда и волосы добавляли в образ Мика что-то зловещее, то в образ рядом сидящего молодого человека они добавляли что-то привлекательное. Один угрюмый и депрессивный, запрокидывающий рюмку за рюмкой, второй улыбчивый и обаятельный, неспешно потягивающий кофе – просто «ангелы и демоны» наполняли в тот вечер «Туман», концентрируясь вокруг своих покровителей.

Мик больше не смотрел на незнакомца, который таким наглым образом ворвался в его личное пространство. Выпив третью рюмку водки, он вновь погрузился в свои мысли.

– Подходящее название бара в данной ситуации, – усмехнулся парень, когда я поставил перед ним чашку.

Я хотел согласиться, но Мик опередил меня и усмехнулся.

– Забавно, кстати. Половину контингента баров составляют одинокие и депрессивные люди, но о них никто никогда не заботится. Почему нет баров с названиями «Крик отчаяния», например? «Ад одиночества»? Отлично же звучит, а? «Все будет еще хуже» – вообще идеально!

Все коротко посмеялись.

– Ага, – подхватил парень, – и бармен весь вечер развлекает рассказами о самоубийцах.

– В туалете петля с потолка свисает, на раковине лезвие лежит, – продолжал Мик.

– На стенах в рамках вырезки из газет на темы страха, одиночества и депрессии.

– Любой желающий может выйти на сцену и рассказать о том, как он достиг полнейшего социального дна, – говорил я. – Или, как он настойчиво туда стремится.

– Да уж, это было бы весело, если бы не было грустно, – подытожил незнакомец.

– Да не так уж и грустно, – ответил Мик. – Правильнее сказать – не важно.

– Наверное, – согласился парень. – Маленький, локальный ад ни в коем случае не должен нарушать общую гармонию этого мира.

На пять секунд воцарилась тишина. Мик сверлил подозрительным взглядом незнакомца, вероятно, осмысливая его слова. И вдруг расхохотался, просто залился неистовым хохотом, откинувшись на спинку стула и запрокинув назад голову. Смеялся он, казалось, не искренне, а цинично, недоверчиво, смеялся не столько над ответом, сколько над самим собеседником. Смеялся секунд пятнадцать, после чего громко выдохнул, повел головой и, посмотрев на удивленного парня, сказал: