"Дивный вальс"

Когда я открываю окно - я вижу сначала решетку. Потом - голубое небо в рисунке решетки. И - далекие сосновые горы. Я чувствую, как моя комната наполняется резким горным воздухом. Это - прекрасно. Но жаль - я сижу на замке, у решетки стоит часовой и нас кормят раз в день оранжевой брюквой.

Ее дают в зале первого этажа, где устроена сцена и стоит пианино, на котором сейчас кто-то тыкает пальцем "Гречаныки". За обедом брюкву едят 80 человек, и все не знают, почему их заперли.

Если есть две недели брюкву - голова начнет кружиться слаще, чем от картофеля, ноги приятно ослабеют, а характер испортится.

У подпоручика Анисимова - усы колечками, он ежевечерне сумерничает у пианино, аккомпанирует и поет:

Да, то был вальс - старинный, томный.

Да - то был дииивный вальс.

Я слышу вальс везде. Лежа на постели. Гуляя по узкому дворику лагеря. Вальс был, конечно, недурен. Но - незадачлив.

Да - то был диииивный ва-альс.

На кухне рыжая, краснорукая Матильда замерла в женской, вечерней тоске от пенья. Рубаха-парень Еремеев неумолим в отправлении физиологических потребностей. Он охаживает Матильду под "дивный вальс", и она, вздыхая "Ach die Russen",- дает ему из-под фартука кусок оленины, обещая вечером отдать любовь.

По верху сосен звенит в иглах резким воздухом ветер. Сумерки пали. Филин плачет в далеких горах. Часовой в заплатанном мундире тихо ходит у ворот, напевая песню, с которой ходил по Бельгии:

Wenn die Soldaten Durch die Stadt marschieren.

В зале дают по чашке желудевого кофе, которое хорошо как мочегонное. Но Кузьма Прутков, вероятно бы, сказал: "лучше выпить что-нибудь, чем ничего". И я пью желудевое кофе. И слушаю, как семинарист Крестовоздвиженский разыгрывает рамольного полковника Кукушкина.

– Как вы относитесь, господин полковник, к партии эсеров?

– Раз уж "еры"-значит, г...-бормочет полковник.

– Солидарен, господин полковник, но вот вы, вероятно, еще не читали, что Троцкий, женившись на великой княгине Ольге Александровне, переехал с ней в Нескучный сад?

– Неправда! Это неправда! Ты врешь, сволочь! поп!
– визжит и брызжет слюной полковник.

– Уверяю вас - факт, а не реклама,- хохочет на "о" семинарист.

А Кукушкин швыряет чашки, блюдца, звенит шпорами и убегает, ругаясь, по лестнице.

Городок и горы

Тихо живет Альтенау - горный городок в три улички. Сплошной - санаторий. Нет даже маленькой собачки, которую б не знал житель. И нет жителя, которого бы не знала маленькая собачка.

Утрами мужчины Альтенау с рюкзаками на спинах, в толстоподметных бергшуях едут на велосипедах в шахты и на лесные работы. Горбатый пастух собирает возле колодца черно-пегих голанок, позвякивающих ошейниками с певучим бубенцом. Собственно, не пастух собирает стадо. Он сидит. Собирает его умная овчарка, сгоняя коров прыжками и лаем, и гонит в гору, по указанию пастуха.

Возле отеля "Ратгауз" с дощечкой: "здесь в 1777 году останавливался поэт Вольфганг Гете во время путешествия по Гарцу" - сходятся у помпы женщины, гулко звеня деревянным башмаком по голышам. Здесь они обменяются сплетнями трех уличек и разойдутся кривой походкой под тяжестью ведер.

Если отворить дверь магазина, раздастся оглушительный звонок. Из задней комнаты выйдет хозяйка. Но что вы можете купить в этом году в немецком магазине? Морковный мусс и мозаичную подметку. Как жаль, что у меня нет ни пфенига. Я бы купил себе на память подметку. Ибо эта мозаика потрясает сильнее фреск феррарского Скифаноя. И искусство Гете говорит о стране меньше, чем искусство немецкого сапожника во время войны. Вот он, пафос страны,заключенный в подметку!

Германский скелет - почему-то еще переставляет ноги и, подражая дыханью, шевелит ребрами. А дети здесь, называясь именем "Kriegskinder"*, [* Дети военных лет.] рождаются слабенькими уродцами, без ногтей и с кривыми ногами.

Горы Альтенау стоят недвижно. Стоят как - тысяча лет. Я иду из города - в горы.

С обрыва Вольфсварте смотрю на Брокен.

Хожу по вершине Брухберга. Спускаюсь серой от гравия дорогой, меж мачтовых сосен. Разыскиваю водопады. Но овладевает мной - стереоскопическое чувство.

Мачтовые сосны прекрасны. Они насажены правильными рядами. Культура лесного хозяйства Германии - давняя. Водопады - недурны. Они сделаны для туристов. Отведена вода, разложены камни, и вода бежит по камням, серебрясь. Летом, меж гор - цветные луга. Луга засеяны цветами.

Я вижу вековой пласт труда и культуру народа. Но ведь волновать может только хаос, до которого не коснулась рука.

Я вырос на реке Вад. Люблю мордовские леса, в которых люди молятся чурбанам. Где, идя сто верст,- не встретишь человека. А под деревней мелькнут мордовки в сапогах гармошкой и с платком, завязанным на голове чертовыми рогами. И все, что я скажу такой бабе, будет ей дико и непонятно. А по ее я не знаю ни слова.