Пётр Аркадьевич шумно выдохнул. Снова посмотрел на блестящий телефонный аппарат красивого малахитового цвета, затем перевёл взгляд на чёрный плотный прямоугольник с золотыми тиснёными буквами, который вот уже полчаса вертел в руке. Даже визитка вон у него какая солидная. Наконец решился:

— Здравствуйте, — вкрадчиво заговорил он, когда на том конце ему ответил приятный женский голос. — Мне бы с Сергеем Петровичем поговорить.

— По какому вопросу? — переспросил он и замялся. — По личному. По очень личному.

Но разговор не получился — секретарша вежливо сообщила, что у Гайдамака важное совещание, но она передаст, что он звонил. Спустя два часа Пётр Аркадьевич снова попробовал связаться и снова нарвался на «он очень занят». После третьей неудачной попытки он осмелел и попросил передать Гайдамаку, что дело касается его дочери и её жениха. Не прошло и десяти минут, как Гайдамак перезвонил сам, лично.

Они договорились встретиться на нейтральной территории. Вообще-то, Пётр Аркадьевич пробовал заманить его в «Касабланку», здесь всё-таки он чувствовал себя увереннее, но тот — ни в какую. Пришлось согласиться на «Клермонт», новомодный ресторан на набережной, хотя, судя по тону, согласие у него и не спрашивали.

Место, куда его попросил приехать Гайдамак, выглядело не столь претенциозно, как «Касабланка», но весьма стильно: этакая старинная шхуна с множеством уединённых комнаток-кают, деревянные стены увиты канатами, туалет — вылитый гальюн, вместо окон — иллюминаторы, ну а вместо привычной музыки из скрытых динамиков лился шелест волн, время от времени пронзаемый криками чаек. Только качки не хватало для полноты ощущений. Впрочем, Петра Аркадьевича и без того порядком потряхивало.

Перед самой встречей он вдруг запаниковал, но назад дороги не было. К «Клермонту» подъехал заблаговременно и не один, взял с собой охранника покрепче, но всё равно нервничал и потел. К тому же охранника пришлось оставить у барной стойки — хостес пригласила Петра Аркадьевича в нужную «каюту» одного, хотя Гайдамака ещё не было. Однако долго ждать не пришлось, Сергей Петрович оказался пунктуален и явился ровно в назначенное время. Царапнул колючим взглядом, но, узнав, протянул руку.

— Секретарша передала… — начал Гайдамак, как только оба сделали заказ и официант в тельняшке и бескозырке удалился, но не договорил, вопросительно взглянув на Харлова.

— Да-да, — Пётр Аркадьевич безотчётно прихватил с тарелки тканевую салфетку, сложенную в форме джонки, и стал суетливо теребить края. — Тот молодой человек, простите, не помню его имени…

— Это и неважно, — отмахнулся Гайдамак. — Так что с ним?

— Вчера, во втором часу ночи я видел его с одной из наших официанток… они, простите, обнимались. Не знаю, насколько это важно… Может, в том и нет ничего существенного, хотя они… они… в общем, это не выглядело дружескими объятьями. Потом, когда я их спугнул, они вместе уехали. На мотоцикле… Если честно, я сомневался, надо ли вам об этом сообщать…

— Нет, вы всё правильно сделали. Скажите-ка, эта официантка… не она ли в тот вечер нас обслуживала?

— Да, это она. Эмилия.

— Почему же вы её не уволили? Я разве не дал вам понять, что она совсем не годна?

— Но… ну… — Пётр Аркадьевич растерянно взглянул на Гайдамака. — Но я её наказал! И потом, она должна ресторану большую сумму.

«Матрос» принёс им заказ, ловко выставил на стол и немедля скрылся за дверью. Ели они молча и без всякого удовольствия. Пётр Аркадьевич вообще чуть ли не давился щучьими колобками, украдкой поглядывая на мрачное лицо Гайдамака. Тот тоже ковырялся в своей тарелке явно нехотя. В конце концов откинул вилку и процедил:

— Вот же сучонок!

Пётр Аркадьевич вздрогнул, хоть и сразу сообразил, что выпад не в его адрес. На него Сергей Петрович не злился, даже поблагодарил под конец и предложил обращаться если вдруг что, но всё равно Пётр Аркадьевич свободно вздохнул лишь тогда, когда они разъехались. Просто удивительно — какая от этого Гайдамака исходила гнетущая, почти парализующая сила. И ещё более удивительно, что нашёлся же такой болван, который посмел переть против него.

Больше всего Сергею Петровичу хотелось разделаться с этим щенком по-мужски и немедленно. Сперва вытряхнуть из него душу так, чтоб на всю жизнь запомнил, как обманывать Нику, а потом выпнуть подонка из города. Но Ника как раз накануне чётко и ясно дала понять, что этот Шаламов ей нужен. Необходим. Что она его любит, каким бы он ни был, и готова простить ему всё, что угодно, лишь бы остаться с ним.

«Прости, папа, — плакала она, — но я не могу без него».

А ещё запретила его трогать. Как знала.

Гайдамак негодовал: что стало с его Вероникой? Где та блистательная, гордая и независимая умница-дочь, какой была она последние восемь лет? Оправившись после неудачного замужества, она ведь как будто стала сильнее и хладнокровнее. Подчас своей циничностью и холодностью она поражала даже Сергея Петровича. И вот теперь вдруг размякла, раскисла, забыла гордость, всё забыла из-за какого-то смазливого никчёмного пацана, который сидит на шее у своих родителей и ничего, ни-че-го из себя не представляет.