Оказывается, несколько сот попавших в окружение гитлеровцев с полным вооружением двигаются из окрестных лесов к нашему аэродрому.

Поскольку наземных войск в районе аэродрома, да и Бешенковичей в данный момент было мало, командование дивизии, оценив сложившуюся обстановку, приняло решение организовать своеобразную круговую оборону, используя огневую мощь самолетных пушек, пулеметов, реактивных снарядов и турельных крупнокалиберных пулеметов воздушных стрелков. Кроме этого, охрана аэродрома заняла оборону за его границами.

Мы сидели в своих самолетах и были готовы принять этот необычный для нас наземный бой.

Медленно тянулись напряженные минуты ожидания. Моторы на самолетах не работали, поэтому команды по рации были отчетливо слышны. И вот раздались первые автоматные очереди. Фашисты пошли в атаку. В наушниках шлемофона прозвучала команда командира дивизии полковника Александрова: "По фашистским гадам, огонь!" И все потонуло в мощных пушечно-пулеметных залпах. Тысячи трассирующих снарядов и пуль неслись над самой землей навстречу врагу. Расстилая по земле огненные шлейфы, рванулись с плоскостей наших самолетов реактивные снаряды. Гитлеровцы никак не ожидали такой встречи. Несколько десятков фашистов было сразу уничтожено. Остальные в беспорядке, побросав оружие, отхлынули от границ аэродрома и устремились обратно в лес.

Чтобы еще больше деморализовать отступающих, командир дивизии приказал нескольким экипажам взлететь и атаковать врага с воздуха. До конца дня, пока можно было летать, летчики 683-го полка преследовали оккупантов.

Так был сорван замысел врага захватить аэродром и уничтожить наши самолеты. На следующий день остальные самолеты дивизии благополучно перебазировались на новый аэродром. Город, где разместились, был освобожден от немецко-фашистских захватчиков всего несколько дней назад.

Поместили нас в двухэтажном каменном доме, где до этого располагалась какая-то немецкая часть. После лесных землянок, в которых мы прожили более восьми месяцев, это казалось роскошью.

На следующий день после перелета мы начали боевую работу. А дней через пять, утром, Костю Шуравина увезли на У-2 на аэродром, где оставались три неисправных самолета. Все они были уже готовы к перелету. Надо было перегнать их на новое место. Ведущим этой тройки назначили заместителя командира третьей эскадрильи Миронова.

Во втором половине дня над аэродромом появилась тройка "илов". Мы было забеспокоились, что опять кто-то не вернулся с задания. Но когда сел ведущий, старший техник нас успокоил, сказав, что эта тройка прилетела с лесного аэродрома.

Вот второй "ил" зашел на посадку и, немного промазав, нормально сел на три точки.

Третий самолет, пилотируемый Костей Шуравиным, уже шел на посадку. "Ил" на малом газу подтягивал к аэродрому. Но вот газ убран и самолет перешел на более крутой угол планирования. Вот пора уже начинать и выравнивание, а самолет все еще идет к земле под прежним углом. Наконец машина начинает позднее выравнивание и на выдерживании при большой еще скорости касается земли. Стукнувшись колесами, "ил" стремительно взмывает вверх. В это время надо было придержать его, не дать самолету высоко взмыть над землей. Но летчик почему-то упустил этот момент, и "ил" сделал высокого "козла", после которого нужно только уходить на второй круг. Мотор неистово взревел, но... не вытянул, а только еще выше задрал нос самолета, который начал "сыпаться" по-вороньи на землю.

Мы все выскочили на поле и с ужасом наблюдали за всей этой картиной, не в силах чем-либо помочь Константину.

С высоты пятнадцати метров самолет стремительно падал на землю. Вот он опять коснулся колесами грунта, и мы увидели, что одна нога подломилась! Но, на счастье, самолет не скапотировал, а стал, как циркуль, описывать окружность на правой консоли. Вдруг из его пушек и пулеметов вырвались огненные трассы и веером понеслись по аэродрому. Видимо, замкнула система электроспуска оружия. Это была страшная картина. Мы, как подкошенные, попадали на землю, а над аэродромом гремели раскаты пулеметно-пушечной канонады. Но вот все смолкло. Мы подняли головы. Самолет неподвижно стоял посреди аэродрома, уткнувшись носом и крылом в землю, высоко задрав хвост в небо. Первым бросился к самолету Володя Сухачев. Мы за ним. Нас обогнала санитарная машина. Когда мы оказалась возле "ила", врач уже усаживал Костю в машину, а тот, виновато улыбаясь и стирая рукой кровь со лба, все повторял:

– Да не надо, товарищ военврач, меня никуда везти, царапина-то пустяковая. И так все пройдет. Йодом бы смазали, да и все...

Но капитан медслужбы, не слушая его, захлопнул дверцу, и машина уехала. Часа через два Костя пешком пришел в расположение нашей эскадрильи с забинтованной головой, сбежав из лазарета. К этому времени уже выяснилось, что огнем Костиных пушек были повреждены два истребителя из соседнего полка, стоянка которого была на небольшой возвышенности. Костя, узнав это, пришел в отчаяние. Хотя повреждения были небольшие и в тот же день оба самолета были введены в строй, понять состояние Кости было не трудно.

Командование полка объявило Шуравину пятнадцатисуточный домашний арест. Практически это выразилось в том, что через день, когда отремонтировали его самолет, он уже летал с нами на задания по три, иногда четыре раза в день, а вечером не шел с ребятами в клуб, а, все еще сознавая свою провинность, сидел в общежитии. Через неделю все уже забыли о Костином аресте, а он продолжал строго отбывать свое наказание до конца.

Однажды, когда мы вернулись с очередного боевого задания, на стоянку эскадрильи пришел парторг полка Тананко и, отозвав нас с Костей в сторону, заговорил о том, что нам пора подавать заявления о приеме в кандидаты ВКП(б), что воюем мы оба примерно, и комсомол со своей стороны будет нас рекомендовать как отличившихся в боях.