— Рамы запечатаны на зиму.

— Ничего, рваните посильнее.

Я достал складной нож, прорезал бумагу на раме и дернул. С треском окно подалось. В соседних комнатах было тихо, наверное, не услышали. В окно дохнули ночная сырость и холод.

— Одевайтесь, пойдемте со мной, — торопил Володя.

— Зачем, куда. Может, здесь поговорим?

— Не стану я с вами толковать в доме убийцы. Вылезайте, пока хозяин не услышал.

Я оделся покрепче, натянул взятый про запас свитер, сунул пистолет в карман и прыгнул вниз, на мягкую землю огорода. По невидимой тропочке Володя вывел меня к хозяйской бане, и мы скрылись в предбаннике от ветра.

— Почему такая спешка и таинственность, Володя? Я хотел прийти к вам завтра в школу.

— Пришел вас предостеречь. Будьте осторожны. Великорецкий страшный человек. Это он убил Соснова-старшего и Людмилу. Попробуйте стать на его пути — расправится и с вами.

— Почему вы так решили, зачем ему уничтожать своих людей?

— Я так и знал, что вы мне не поверите. Пойдемте со мной, сами посмотрите.

Володя не обращал внимания ни на порывистый ветер, ни на хлеставший дождь. Через четверть часа мы пришли к какой-то стройке. Глаза уже привыкли к темноте, я различил груды кирпича, доски, поднимающийся остов солидного дома, какие с размахом строят себе новые русские.

— Видите? — опросил Володя.

— Вижу. Сейчас придет сторож с ружьем и засадит нам заряд соли в теплое место, чтобы мы не утащили доски.

— Не бойтесь, сторожу эту стройку я, как бывший десантник. Это в темноте мой голубей берет черным кажется.

— Почему мы здесь стоим и мокнем под дождем?

— Чтобы вы своими глазами увидели — здесь живет мой сосед, Модест Куливанов. Он из Иванова, предприниматель из новых русских. Приехал два года назад, купил дом, разводит павлинов, сейчас уже шестнадцать птиц.

— Куда ему столько? Он что, на диете из павлиньих яиц?

— Сюда приезжают богатеи и покупают птиц для украшения вилл. Платят миллионы.

— Похоже, ты его не очень любишь?

— За что его любить? Он скупает акции фабрики, хочет приобрести контрольный пакет и стать полным нашим хозяином. Еще скупает наши миниатюры, которые художники пишут для себя, отправляет их в Петербург, в Москву, живет этим. Он стал кружить вокруг Соснова-старшего, подбил его создать ассоциацию молодых, талантливых художников и через Соснова командовать ими, диктовать свои условия.

— Ассоциация успела оформиться?

— Документы уже готовы. Великорецкий решил, что, оставшись без молодых художников, он не имеет будущего, и убил Соснова-старшего. У всех на глазах отравил грибами.

— Откуда вам здесь могут быть известны подробности?

— Мне в школу Людмила с вокзала позвонила.

— Дословно, что она говорила?

— «Через грибы у нас одного художника меньше станет. Приеду, все расскажу. Встречай меня, потому что страшно». Думаю, директор сам ей проговорился, он был с ней в тайной связи. И Людмила в страхе бежала без оглядки. Вот он ее нашел на вокзале и… как свидетельницу.

— Алиби на это время у него действительно нет.

— Вот видите, это он! За свою фабрику он станет драться насмерть со всем миром. Сейчас время такое. За фабрику стоит драться. Я сам на его месте тоже бы, наверное, мог…

Мне стало холодно и мерзко. Не могу видеть, как люди звереют, набрасываются на государство, рвут его на части, давятся откушенными кусками, при этом безжалостно убивают друг друга. А те, кто остался в стороне от большего пирога, нищают, пищат, жалуются, но и сами готовы драться за упавшие со стола крохи.

Одежда моя впитала воды столько, сколько смогла. Теперь начала эту воду отдавать. Но уже внутрь. Холодные струйки потекли по спине, между лопаток. Володя услышал, как лязгают мои зубы.

— Я тут рядом живу, зайдемте, высушим одежду.

Мы зашли в его бревенчатый дом, и я окунулся в запахи, знакомые с детства — чисто вымытого деревянного пола, самотканых половиков, лампадного масла, лука, висящего в косицах перед русской печкой… В свете лампадки, горящей перед иконой, я увидел, как поднялась за занавеской жена его Галя. Володя пошептал ей что-то, и она, поправив одеяльце на ребенке, снова легла.

Мы сняли мокрую одежду, развесили у печки. Исключительно в лечебных целях выпили по стакану первача. Володя размяк, подобрел, рассказал, что родом он из деревни Растяково, в шестидесяти километрах от Холуя. Мать — доярка, отец — тракторист, и сам он работал на тракторе. Старший брат и сестра уехали после школы в Холуй. Однажды он увидел альбом с рисунками лаковой миниатюры и сильно захотел рисовать такие. Служил в армии под Воронежем и не расставался с альбомом — все время рисовал. Отслужил и прямо в гимнастерке приехал сюда. В актовом зале художественной школы их посвящали в ученики. На сцене построена пещера, и в ней заседал совет старшекурсников — все ряженые.