Это были те самые легендарные протекторатские "ахт-ахт", чуть ли не самые известные пушки Великой войны. Орудия планировались как зенитная артиллерия, эдакий карающий меч, призванный сдерживать дирижабли Альянса от атак на тевтонские города. А по факту — они разбирали на части даже тяжелые панцеры, и вносили опустошение в цепи атакующей пехоты... Единственным спасением было то, что производить такие орудия начали только в последний год войны и не успели насытить ими войска до того, как положение на фронтах и внутренние беспорядки вынудили Капитул и Магистра пойти на тяжелый для Протектората мир.

— Чисто!

— Чисто! — выкрикивали преторианцы, обходя углы ангара.

— Что у вас тут? — спросил оберфельдфебель, поправляя свою затрапезную фетровую шляпу.

— Четыре "ахт-ахт" — отрапортовал Кузьма, — Целые и невредимые. И два — вон, кренделя, а не орудия...

Старший преторианец почесал затылок:

— Это всё, что у нас есть. Еще полдюжины они таки уконтрапешили... Вот же бесовы дети! Но в храбрости им не откажешь. Как нам их теперь отсюда вывезти? Тут еще сотня солдат в соседнем ангаре — носу не кажут, боятся под огонь бородачей попасть — но ночь настанет, они нас на куски порвут.

Ситуация была аховая.

— Мужики, гляньте-ка! — крикнул один из преторианцев, и мы пошли на голос.

В подсобном помещении аккуратным штабелем были сложены снарядные ящики. Я сглотнул, представив себе, что бы случилось, сдетонируй они от взрыва динамитной шашки. И одновременно в мозг постучалась идея.

— А давайте-ка глянем на наши трофеи повнимательнее, — проговорил вслух я, — Вдруг нам несказанно повезло и...

И, слава Господу, они были на колесном лафете! Если бы это были классические зенитки на четырехопорной станине — мы бы надорвали себе хребты, пытаясь сдвинуть с места хотя бы одну из них. А так — восемь пар рук и глухое пение, в котором притязательный слушатель, знакомый с имперским фольклором, распознал бы рабочие артельные мотивы. Вообще-то песня была бунташная, и как бы петь ее служивым людям было не комильфо, но...

— Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, зелёная сама пойдёт!

Подёрнем, подёрнем,

Да ухнем!

Эх раз, еще раз...

Таким образом, с помощью мускульной силы, песни и такой-то матери мы вытолкали все четыре орудия через ворота из ангара, развернули и даже зарядили. Зуавы два раза пытались зайти во фланг, но всякий раз были загоняемы обратно под прикрытие толстых стен меткими выстрелами гемайнов.

Трое из нас, включая меня и оберфельдфебеля, имели представление об артиллерийском деле, и мы сумели навести пушки на длинное бетонно-кирпичное строение, в котором засели федералисты. Окон с этой стороны не было, так что мы могли не опасаться винтовочного огня, а расстояние в триста шагов позволяло не опасаться травм от осколков и взрывной волны.

— Эй, вы там чего удумали? — крикнули изнутри, — Вот мы сейчас вскроем крышу, вылезем и застрелим вас всех!

Решительности в голосе было немного.

— Вот мы сейчас дадим залп из четырех орудий, которые ваши товарищи не смогли подорвать, и ты запоешь по-другому! — крикнул Кузьма на сносном лаймиш,— А потом наши бородатые друзья застрелят всех, кто уцелеет под завалами и попытается выползти.

— Эй, а вы не риольцы, верно? И не гемайны. Кой черт вы с нами воюете?

— Мы не воюем, — ответил оберфельдфебель, — Мы обеспечиваем эвакуацию гражданского населения. Сдавайтесь, деваться вам некуда. Сначала выбрасываете винтовку, потом выходите с вытянутыми вперед руками, делаете десять шагов вперед и ложитесь рядком на землю. Вот такие вот расклады. На раздумье — десять секунд, потом — залп. Девять. Восемь. Семь.

Он бы точно жахнул из орудий. Он же преторианец. Победа или смерть! Желательно — смерть врага.

Они это поняли и на счет "четыре" закричали:

— Всё, всё, мы выходим!

Где-то на западной окраине Сан-Риоля слышалась частая стрельба и взрывы. Там бой еще не окончился, а тут, на судоверфи, команда "Магнолии" из двадцати человек, дюжина имперских преторианцев, Винке и я взяли в плен почти полную роту зуавов.

Консульство было разгромлено, калитка искорежена и выбита. Растропович с размозженной головой откинулся на диване, какая-то книжка с продырявленной обложкой лежала него на коленях, на цветастом ковре расплывалось кровавое пятно. Самовара видно не было, каждый ящик и каждая тумбочка были буквально вывернуты наизнанку. Здание явно обыскивали — но в спешке.

До люка в подпол они не добрались — радиопередатчик и бумаги были в целости и сохранности. Столик, самовар и трехлитровая банка огурцов сделали свое дело. Кто ставит закатки над секретным бункером? Я думал о прочих дурацких вещах, гнал от себя мысли о том, что это я виноват в его смерти — лишил Ивана Федоровича охраны, и он был убит прямо здесь, на диване...

Что-то не складывалось. Какого черта он сидел с книжкой, пока кто-то ломился в калитку? Консул мог закрыть все двери в здании — и тогда, возможно, остался бы жив. У него, в конце концов, было оружие! Нет, Растропович бы так себя не вел. Это была инсценировка. Он пустил в консульство кого-то, кого знал лично, кому доверял — но не из имеющих допуск к секретам Империи. А в калитку долбились уже для проформы, чтобы сбить с толку тех, кто придет сюда и будет разбираться в произошедшем. Нужно будет переговорить с преторианцами...