Шрифт:
– Хорошо. Он тебе не нравится. Можно ли по нему судить обо всем Лондоне? Здесь столько всего прекрасного!
– Прекрасно, что дедушка не пытается задобрить меня, чтобы я не шумела в церкви.
Она рассмеялась:
– С каких пор тебе разонравились мятные конфеты, малышка? Я скорее имела в виду погоду. Ты хоть знаешь, какой холод сейчас в Массачусетсе?
– Наверное, сильный.
– Сильный? Такой дубак, что пальцы отмерзают, вот какой.
Она схватила меня за руки и притворилась, что кусает. Цап!
– И еще приятно везде гулять, скажи?
Я пожала плечами, не хотела соглашаться, хотя она попала в точку. Дома никуда нельзя было добраться пешком, только на машине. Пешеходные улицы стали для меня настоящим открытием.
В этом-то и заключалась проблема. Там был дом, а здесь – нет. Все говорили, как принц Чарльз. Когда я попросила намазать тост вареньем, на меня посмотрели как на умалишенную. А еще абсолютно нигде не продавали мои любимые сухие завтраки «Лаки Чармс».
– Ненавижу эти галеты «Витабикс», – говорила я маме. – Они на вкус как солома.
– Тебе почем знать? – шутила она, оторвав глаза от стикера, на котором что-то увлеченно писала.
По всей квартире были расклеены записки с цитатами. Мама называла их заметками для вдохновения. Жемчужины мудрости. Возможно, в глубине души она скучала по бабушке.
– Что там написано? – спросила я.
– «Только ты сам даешь себе определение».
– А словарь на что? – отреагировала я, довольная своим остроумием.
Мама покачала головой:
– Ни одна книга на свете. Только ты сама.
Бабушка на этом моменте, наверное, бросилась бы за Библией, но я не хотела напоминать маме, что она пока так и не записала меня в воскресную школу. Поэтому решила действовать прагматично.
– Вообще-то неплохо сказано.
Да уж. Хотя нам больше пригодилась бы цитата «Бойтесь волков в овечьей шкуре».
Глава 4
Я нахожу за изголовьем кровати один из старых стикеров, написанных ее идеальным бисерным почерком. Со временем бумага истончилась и свернулась, синяя шариковая ручка поблекла. Призрак. Шепот из давнего прошлого.
Что бы я сказала, будь у меня возможность сделать наоборот? Оставить записку той себе. Послать предостережение из будущего. Подать тайный знак.
Меня часто увлекает эта фантазия, хотя в итоге остается только чувство вины и упреки. Себе, маме. А их и без того уже немало накопилось.
И все равно не унимаюсь, не могу ничего с собой поделать. Как болячка, которая нестерпимо чешется, а расчесывать нельзя.
Я верчу в руке ветхую бумажку, играюсь. Что бы я написала?
«Бойтесь волков в овечьей шкуре»?
«Никому не верь»?
«Беги»?
Что, если все это – ужасная ошибка? Что, если он и вправду невиновен? Согласилась бы я пожертвовать самым счастливым периодом в своей жизни?
Думаю, да. Нет.
Боже! Неудивительно, что у меня все трещит по швам.
Провожу пальцем по маминым письменам. В горле стоит ком, и я чувствую, как внутренний черный пес готов сорваться с цепи. Фантом, затаившийся в ожидании шанса наброситься и придавить меня к земле. Он крадет у меня время, целые недели. Запирает в моей собственной тюрьме. Высасывает энергию, так что мне остается только сидеть, уставившись в одну точку.
В горле стоит ком, но других симптомов не наблюдается; нет того чувства, которое жжет глаза, прежде чем расплачешься. Мышцы не наливаются свинцом. Нет апатии.
Значит, это не начало нового витка депрессии. Я не стану замыкаться в себе. Одна мысль об этом пугает меня до смерти.
На маминой записке выведено: «Есть только сейчас».
Может, это знак, но я не тороплюсь звонить. Решиться – одно, действовать – другое. То же с прощением.
Я жду, когда мы с Бастером закончим обед, за которым он ест за нас двоих. У меня совсем пропал аппетит. Хоть какие-то плюсы. Наверное. С тех пор как мне стукнуло тридцать, контролировать вес стало сложнее.
Тянусь к телефону, ищу в письме номер тюрьмы. Мешкаю, но все же беру трубку, прикрываю рукой глаза.
Нет, не могу. Комок в горле начинает душить.
Завтра, думаю я, вставая. Прикидываю, не слишком ли ранний час для вина. Всего бокал, чтобы немного расслабиться.
И тут краем глаза вижу: «Есть только сейчас».
Стискиваю зубы, делаю глубокий вдох, набираю номер.
Когда берут трубку, мне уже не хватает воздуха, словно я взбежала по лестнице, а не просидела последние два часа в нерешительности за кухонным столом.